Долина лошадей

Эйла с трудом узнала свое имя, когда Джондалар произнес его. Некоторые из членов Клана считали, что выговорить его нелегко, но в его устах оно звучало совершенно иначе. Когда он говорил, звуки сливались воедино, на первом слоге интонация повышалась, а на втором понижалась. Эйла не помнила, чтобы кто-нибудь еще произносил ее имя таким образом, но у нее возникло ощущение, что именно так оно и должно звучать. Затем она указала на него и подалась вперед в надежде, что он назовет свое имя.

– Джондалар, – сказал он. – Мое имя – Джондалар из Зеландонии.

Фраза оказалась слишком длинной, Эйле не удалось ничего в ней разобрать. Она покачала головой и снова указала на него. Джондалар понял, что она растерялась.

– Джондалар, – повторил он, а затем еще раз, помедленнее: – Джондалар.

Эйла напрягла все силы и постаралась заставить свои губы шевелиться так же, как это делал он. Но ей удалось выговорить только: «Доо-даа».

Джондалар заметил, как ей трудно произнести нужные звуки, хотя она очень старается. «Может быть, какой-то физический изъян мешает ей выговаривать слова? – подумал он. – Возможно, она все время молчит просто потому, что не может разговаривать?» Он еще раз повторил свое имя, стараясь произносить каждый из звуков как можно четче, как будто разговаривал с ребенком или с человеком, чьи умственные способности ограниченны:

– Джон-да-лар… Джон-да-лар.

– Дон-да-ла, – проговорила она.

– Ну вот, теперь уже гораздо лучше! – сказал он, одобрительно кивая и улыбаясь. На этот раз она и вправду очень постаралась. Он несколько усомнился в справедливости своего предположения о том, что она готовится войти в круг Тех, Кто Служит Великой Матери. Пожалуй, она недостаточно умна для этого. Он сидел, продолжая кивать и улыбаться.

«Он сделал счастливое лицо! Никто из членов Клана не мог улыбаться, кроме Дарка». Меж тем ей самой улыбка казалась чем-то вполне естественным, и вот теперь она увидела ее на лице Джондалара.

Ее изумленный взгляд показался Джондалару таким забавным, что он едва не прыснул. Его улыбка стала еще шире, а в глазах заплясали смешинки. Его веселость оказалась заразительной. Эйла почувствовала, как у нее приподнялись уголки губ, и, видя его приветливое лицо, она осмелела и расплылась в широкой, радостной улыбке.

– Ох, женщина, – сказал Джондалар, – разговорчивой тебя не назовешь, но ты очень хороша собой, когда улыбаешься!

Его мужское естество распознало в ней женщину, и весьма привлекательную, и внезапно он увидел ее с новой стороны.

Что-то изменилось. Он по-прежнему улыбался, но его глаза… Эйла заметила, что отсветы огня придают им фиолетовый оттенок, и в его взгляде появилось нечто, помимо веселья. Она не поняла, что это такое, но ее тело восприняло заключенный в нем молчаливый призыв и отозвалось на него. На Эйлу нахлынули те же будоражащие кровь ощущения, которые она испытала, наблюдая за Уинни и гнедым жеребцом. Она застыла, глядя на мужчину как завороженная, но затем, сделав немалое усилие, резко тряхнула головой и, отвернувшись, принялась поправлять шкуры на постели, а потом взяла чашку и поднялась на ноги, стараясь не смотреть на него.

– Похоже, ты застенчива, – сказал Джондалар, и взгляд его стал менее пронзительным. Он уловил в ней сходство с молодыми женщинами, еще не познавшими Первой Радости. В нем проснулось настойчивое желание, и он проникся удивительной теплотой, всегда охватывавшей его при совершении этого ритуала. Он почувствовал, как по чреслам его разливается жар, и тут же ощутил резкую боль в ноге. – А впрочем, это даже к лучшему, – проговорил он, тихонько усмехнувшись. – Сейчас я для этого не гожусь.

Он снова улегся на постели, отодвинув в сторону и разгладив шкуры, которые Эйла подложила ему под спину, чтобы ему было удобнее сидеть. Он чувствовал усталость и боль во всем теле, которая стала еще резче, как только он вспомнил о событиях, в ходе которых так сильно пострадал. Ему не хотелось ни думать, ни вспоминать о чем бы то ни было. Его охватило желание закрыть глаза и погрузиться в забвение, в котором нет места боли. Эйла прикоснулась к его руке, и, повернув голову, он увидел, что она принесла ему чашку с какой-то жидкостью. Он выпил ее и вскоре почувствовал, как им овладевает дремота, а боль постепенно затихает. Он понял, что на него подействовало лекарство, и проникся благодарностью к Эйле. Но как же она догадалась о том, что ему нужно, если он ни словом с ней не обмолвился?

Эйла увидела, как исказилось от боли его лицо, вдобавок она знала о том, как сильно он изувечен. Будучи опытной целительницей, она приготовила настой дурмана еще до того, как он проснулся. Увидев, как морщинки у него на лбу разгладились и все его тело обмякло, она задула пламя в светильнике и прикрыла огонь в очаге валежником. Рядом с постелью Джондалара лежала меховая шкура, но Эйле не хотелось спать.