Долина молчаливых призраков. Скованные льдом сердца

Он не должен винить Кардигана! Эти последние слова, точно бесконечные вереницы мелких волн, разбивающихся о береговой песок, непрерывно наплывали и откатывались от сознания Кента. Он не должен винить Кардигана! Кент расхохотался — расхохотался прежде, чем его оглушенные чувства пришли в норму, прежде чем мир в окне снова приобрел свои незыблемые формы. Во всяком случае, ему показалось, что он расхохотался. Он… не… должен… винить… Кардигана! Какую забавную глупость сморозил отец Лайон! Винить Кардигана в том, что он вернул ему жизнь? Винить его за радость сознания, что он не приговорен к смерти? Винить его за…

Ситуация начала проясняться. Словно затвор винтовки, легко скользнувший на свое место, мысли в мозгу Кента вновь обрели прежний порядок и четкость. Он снова видел отца Лайона, его белое, напряженное лицо и глаза, глядевшие на него все с тем же выражением страха и растерянности, которое он заметил еще в дверях. И только теперь Кент полностью осознал всю правду.

— Я… я понимаю, — проговорил он. — Вы с Кардиганом решили, что было бы лучше, если бы я умер?

Миссионер все еще держал в руке его ладонь.

— Не знаю, Джимми. Не знаю! То, что случилось, — невероятно, чудовищно!

— Но не так чудовищно, как смерть! — воскликнул Кент, внезапно выпрямляясь на подушках. — Великий Боже, mon pere, я хочу жить! О!..

Он выдернул ладонь из цепких пальцев священника и протянул обе руки к распахнутому окну.

— Взгляните сюда! Этот мир снова мой! Он опять принадлежит мне! И я хочу вернуться к нему. Теперь он в десять раз более дорог для меня, чем прежде. Зачем мне винить Кардигана? Mon pere, mon pere… послушайте меня. Теперь я могу это сказать, потому что имею на это право. Я солгал. Я не убивал Джона Баркли!

Странный возглас сорвался с губ отца Лайона. Это был сдавленный крик — не ликующий возглас радости или облегчения, но скорее стон острой, мучительной скорби и боли:

— Джимми!..

— Я клянусь! Святые небеса, mon pere, неужели вы мне не верите?

Миссионер поднялся со стула. В его глазах и лице появилось другое выражение. Казалось, будто за всю свою жизнь он ни разу прежде не видел Джима Кента. Это было выражение, рожденное внезапным потрясением — потрясением от изумления, от недоверия, от новой разновидности овладевшего им кошмара. Затем выражение его лица снова быстро переменилось, и он положил ладонь на голову Кента.

— Господь да простит вас, Джимми, — произнес священник, — и да поможет Он вам!

Если за несколько секунд до того Кент ощущал пламенный восторг переполнявшей его радости, то теперь его сердце застыло от той странной перемены, что он почувствовал в голосе отца Лайона и увидел в его лице и глазах. Он увидел не просто абсолютное недоверие. Он увидел нечто более безнадежное.

— Вы мне не верите! — в отчаянии воскликнул он.

— Для того и существует религия, чтобы верить, Джимми, — мягко возразил отец Лайон, обретя прежнее спокойствие. — Я должен верить ради вас же самих. Но речь идет теперь не о человеческих чувствах, мой мальчик. Речь идет о Законе! Какие бы чувства я ни питал по отношению к вам, это ничего не даст. Вы теперь… — Он запнулся, не решаясь произнести слово, висевшее у него на кончике языка.

Только тут Кент наконец полностью и с предельной ясностью увидел всю чудовищную нелепость ситуации. Не Сразу он уяснил себе все до конца. Несколько мгновений тому назад он тоже довольно отчетливо представлял себе положение в общих чертах; теперь же, деталь за деталью, роковое кольцо обстоятельств окончательно замкнулось вокруг него. Мышцы Кента напряглись, и отец Лайон увидел, как заиграли желваки на его скулах и стиснулись в кулаки пальцы рук. Смерть удалилась. Но ее насмешка, мрачное ликование и торжество в связи с удавшейся коварной шуткой, которую она с ним сыграла, адским хохотом звучали, казалось, в его ушах. И тем не менее он намерен жить! Таков был единственный реальный факт, возвышавшийся над всем остальным! Неважно, что случится с ним через месяц или через полгода, но сегодня он умирать не собирается. Он будет жить, и Мерсер принесет ему ожидаемые известия. Он будет жить, чтобы иметь возможность снова встать на ноги и бороться за жизнь, от которой он так опрометчиво отказался. Кент был, помимо всего прочего, прирожденным борцом. Эту черту характера он получил в наследство от предков, и вся его жизнь, полная тревог и невзгод, еще более укрепила и закалила его. У Кента вошло в привычку бороться не столько против своих единокровных братьев–людей, сколько против превосходящих сил Судьбы, Случая, Приключения. И сейчас он участвовал в самой опасной из всех азартных игр. Он видел это. Он чувствовал это. Противник зажал его мертвой хваткой. Закон, частью которого еще так недавно был он сам, считал его убийцей. А в провинции Альберта наказанием за убийство была смертная казнь через повешение!