Долина новой жизни

— Я не понимала, что со мной случилось, где очутилась я и что это за город; постройки которого я видела через громадное окно в моей комнате, какие люди окружали меня, почему я была заперта и не могла выйти из своей камеры — иначе я не могла называть эту комнату, хотя она была изящно и удобно обставлена. Затем начинался какой-то кошмар. Представьте: я чувствую в своей голове ужасное раздвоение мыслей. Одни мысли — мои, старые, другие какие-то чуждые мне, постоянно внушаемые мне помимо моей воли. Воспоминание о моем муже, желание увидеть его, быть с ним переплетается с мыслью о Куинслее, который представляется мне низким, гнусным и в то же время возбуждающим мое любопытство и интерес. Я отдаю себе отчет, что я попала в руки негодяя, который хочет подчинить мою волю своей, пользуясь для этой цели гипнозом или каким-то другим видом внушения. Скоро я убеждаюсь в этом. В моей комнате появляется Куинслей, он держит себя крайне сдержанно, пожалуй, даже холодно, но глаза его говорят совершенно другое. Нас, женщин, трудно обмануть: самая неуловимая черточка в обращении говорит нам больше, чем длинные речи. Он сообщает мне, что он привез меня в ту страну, где проживал мой муж последние десять лет. Он рассказывает мне эпизоды из его жизни, и в то же время беспрестанно продолжает внушать мне мысль о том, что я должна забыть Гаро. Когда я, доведенная до исступления этой внутренней борьбой, обращаюсь к нему с вопросами, что с моим мужем, где он, здоров ли, жив ли, он загадочно улыбается и, не отвечая, начинает успокаивать меня, принимая тон ласкового, нежного отца, говорящего со своей избалованной дочкой. Визиты его учащаются, становятся все более продолжительными, внушение делается более настойчивым, а обращение со мной приобретает все более интимный характер. Я негодую на себя и не могу с собой справиться, я чувствую, что воля моя ослабевает, что если так будет продолжаться, я сделаюсь игрушкой в его руках; я проклинаю его, и в одно из свиданий мое чувство прорывается в виде бешеной злости, я выхватываю свою руку из его длинных, цепких пальцев и чем попало, даже не помню чем, бью его прямо по голове. Тогда он, не сдерживаясь более, снова, как в Париже, превращается в дикого зверя. Я спасаюсь тем, что взбираюсь на подоконник и кричу ему, что сейчас же выброшусь на мостовую. Это, по-видимому, приводит его в чувство, он оставляет мою комнату, злобный, трясущийся, несчастный, из уст его срываются какие-то хриплые звуки, не то угрозы, не то проклятия. Я вижу, что дело приближается к развязке. Этот человек не остановится ни перед чем. И тут я замечаю внизу, на панели, вас, мсье, вас, имя которого мне было хорошо известно в Париже, вас, которого я видела еще так недавно на балу, где была с Куинслеем — тогда я не подозревала, какую низкую роль будет играть он в моей жизни…

Мадам Гаро, рассказывая все это, видимо, снова переживала весь ужас своего тогдашнего положения, и мне было так жаль ее, что все остальные чувства отошли на задний план.

— Боже мой, — вскричал я, — какое счастье, что я подвернулся в эту минуту! Сама судьба послала меня вам на помощь.

Мадам Гаро провела несколько раз рукой по голове, как бы отгоняя от себя грустные воспоминания, и, стараясь овладеть собой, продолжала:

— Тогда я набросала на клочке бумаги несколько строк, завернула в эту бумагу оторванную от платья пуговицу и бродила ее к вашим ногам. Вы не можете себе представить, как я боялась, что вы уйдете раньше, чем я успею написать вам эту записку, что эта пуговица не упадет близко к вам и вы ее не заметите; но счастье улыбнулось мне, я видела, как вы нагнулись, как вы взяли и спрятали к себе в карман мое послание. Потом — несколько дней безумной пытки, ожидание повторения гнусных попыток… Но Куинслей, верно, был так потрясен, что решил отложить их до более удобного времени и не посещал меня, но продолжал свои внушения каким-то непонятным в то время для меня путем…

Однажды утром в мою комнату вошли двое незнакомых мне людей и вежливо попросили меня следовать за ними. Я не знала, на что мне решиться, какая новая опасность грозит мне, куда хотят меня везти. Я задала соответствующие вопросы. Пришедшие за мной, видя мое волнение, удалились, и в комнате появился знакомый вам Педручи. Лицо его и вся фигура внушали к нему полное доверие. Он сказал мне о записке, которую я бросила вам, и объяснил мне, что по его просьбе распоряжением Куинслея Старшего я перевожусь теперь в Американский сеттльмент, где буду жить в семье миссис Смит, которую он лично знает и которую очень уважает. После этого разговора я была совершенно успокоена, позволила моим провожатым провести меня вниз по лестнице и усадить в закрытый автомобиль. Через каких-нибудь два часа я была уже в этом гостеприимном домике и познакомилась с его симпатичнейшей хозяйкой… Вот вся моя история, можно сказать, история всей моей жизни.

Она замолчала, откинувшись на спинку кресла. По лицу ее скользили отблески пламени догорающего камина.

Поистине могу сказать, что такой прекрасной женщины я никогда не видел.