Долина новой жизни

— Какая вера и во что вера? — спросил Мартини. — Для меня единственная вера — вера в науку, а она никогда не может быть утеряна.

Петровский угрюмо произнес:

— Вера в людей.

Мартини выразительно свистнул.

— На ненадежном фундаменте не надо строить здания; я всегда считал, что вы большой идеалист.

— Я всегда верил в людей, — вмешался Фишер, — и всегда в них разочаровывался.

— Тогда вы не логичны, — прервал Мартини, — вы не делаете надлежащего вывода.

Петровский сказал глухим голосом:

— Иногда нельзя полагаться и на науку: она может подвести, а это стоит десятков тысяч жизней.

Вдруг он схватился обеими руками за голову и закачался как будто от зубной боли.

Мы стояли, опешив от этого внезапного приступа отчаяния.

Петровский не произнес более ни слова и, шатаясь, пошел дальше.

— Несчастный, он ужасно мучится, — сказал я, — мне всегда очень жаль его; это добрый, симпатичный человек.

— Неврастеник, — бросил Мартини.

— Я боюсь за него, — добавил Фишер.

Мы решили зайти в местный клуб для иностранцев, чтобы немного перекусить, а, главное, выпить, так как у нас после обеда не было во рту ни росинки, а между тем вечер выдался жаркий и душный. Мне кажется, нам не хотелось расходиться.

В клубе мы увидели Петровского: он сидел за отдельным столиком и с мрачным видом глотал коньяк — рюмку за рюмкой, не закусывая.

Разговор наш незаметно возвратился к Тардье. Мартини пояснил:

— Он будет назначен заместителем члена правительства; это самый высокий пост, которого может достигнуть иностранец. Фактически он будет членом правительства.

— Я не понимаю, — спросил я, — какие это дает ему преимущества? В этой стране каждому дается все, что соответствует степени его умственного развития, и на самом деле все получают то, в чем они нуждаются, почти без всяких ограничений. Какие же могут быть побудительные причины лезть вперед по ступеням чиновной иерархии?

— Привычка, принесенная сюда из старого мира. Я знаю, Тардье и там славился как карьерист.

— Значит, надо согласиться, что мы не можем избавиться от приобретенных нами навыков, в какую бы новую обстановку нас ни поставили, — сказал я.

Мартини опорожнил свой стакан с коктейлем и, нагнувшись ко мне совсем близко, выпучив свои черные глаза, как он это всегда делал, когда хотел сказать что-нибудь важное, зашептал:

— Лучше иметь дурные навыки, чем никуда не годную кровеносную систему и ограниченный мозг.

Фишер толкнул его под локоть и строго произнес:

— Не шепчитесь. Зачем навлекать на себя подозрения?

Петровский в это время встал и неверными шагами проследовал мимо, не замечая нас или не желая нас видеть.

Судьба распорядилась так, что Чарльз Чартней сделался для меня печальным вестником. В этот день я дольше обыкновенного провозился в своей мастерской. Я заканчивал установку одного нового приспособления, которое усиливало мощность водоотливных насосов. Когда я кончил, в окна уже смотрели сумерки. Я решил зайти к Чартнею. Я знал, что в эти часы он бывает дома.

Чартней встретил меня очень радушно, и мы выпили по стакану виски с содой. Слуга поставил передо мною прибор и вытащил из шкафчика в стене свежую порцию блюда, полученную только что из клуба по трубе.

— Каковы события последнего времени? — спросил Чартней.

— Очень печальные, — ответил я.

— Я люблю движение воды, стоячая вода вызывает болезни.

В этот момент он поднял кверху руку, как бы приглашая меня прислушаться. Я понял и отодвинул кнопку предохранителя.

«Вильям Куинслей скончался», — запечатлелось у меня в мозгу. «Вильям Куинслей скончался», — эти слова стояли в моей голове, вытесняя оттуда все прочие мысли. Потом я начал воспринимать дальнейшее: «Он умер в 5 ч. 55 минут пополудни от паралича сердца. Состояние его здоровья уже давно было признано опасным, и ему была предложена операция — вшивание нового сердца, но он отказался и таким образом шел на верную, близкую смерть». Из биографических сведений сообщалась, что ему было девяносто четыре года, что он родился в штате Колорадо, получил блестящее образование в Европе и Америке. Далее говорилось, что он получил от своего отца большой капитал и увеличил его добычей золота и разведением кофейных плантаций в Бразилии. Будучи миллиардером, он всегда оставался ученым и постоянным меценатом науки и искусства, а также явным и скрытым революционером. При его материальной помощи начинались волнения и совершались почти все восстания и перевороты за последние сорок лет. Больше всего его занимала идея переустройства духовного мира человека, а вместе с тем и его физической природы, поскольку последняя влияет на психику. Умер замечательный человек, высокой души и несравненных талантов. Смерть его будет оплакиваться всеми жителями Долины… Но светоч науки, зажженный им, не погаснет, умелые руки понесут его через весь мир и раздуют в громадное пламя…»

— Так, так, — произнес задумчиво Чартней, — это обстоятельство сильно ускорит течение событий.

В это время зазвонил телефон.

Чартней подошел к аппарату. Ему сообщили распоряжение о приостановке работ на завтрашний день; послезавтра состоятся торжественные похороны.