Долина новой жизни (с илл.)

Мысль моя в это время остановилась на моем отношении к мадам Гаро. Что я ее любил, — в этом не было никакого сомнения. Что принесет мне эта любовь? Счастье или страдание? Во всяком случае, до сих пор я испытывал только муки.

— Если я сказал, что наша мать — природа, — продолжал Кю, не обращая внимания на замечания Петровского, — то нашим отцом я считаю науку. Наши чувства благодарности и преклонения направляются постоянно к этим нашим родителям. Силы природы, сила науки — вот два великих рычага, которыми управляется весь мир. Причем сила науки должна быть выше сил природы. Поэтому мы не признаем никаких авторитетов, кроме авторитета науки. Все наше управление сосредоточено в руках ученых. Они правят, они судят, они служат источником мысли. У нас полное равенство, мы лишены пороков, мы не обманываем, не лжем, не клевещем, не завидуем. Справедливость и правда царят у нас. Поколения и разряды, так же, как и отдельные личности, получают то, что они заслуживают в силу их умственного и физического развития. Кто выше других, тот получает более высокое назначение и более высокую ответственность.

Кю сделал передышку и отпил из чашки несколько глотков кофе.

Петровский воспользовался этим:

— Все, что вы говорите, совершенная правда. Я живу с вами двадцать лет; я живу общими с вами идеалами; если я не отказываюсь от старого, то это только потому, что я сам — продукт старого мира.

Кю хотел продолжать свою речь, как вдруг на веранде появилось новое лицо: это был доктор Левенберг. Он проживал в Детской колонии и зашел сюда посидеть с Кю после обеда. Он, видимо, обрадовался, увидев меня и Петровского здесь. Он уселся в кресло и не отказался разделить с нами наш послеобеденный кофе.

Разговор с его приходом принял новое направление. Все специалисты любят поговорить на близкие их сердцу темы. Особенно в этом отношении отличаются медики.

Доктор Левенберг рассказал нам, что сегодня утром он имел случай вставить новое сердце одному из старых джентльменов, а именно — профессора физиологии местной медицинской школы.

— Этому господину, — говорил Левенберг, — от роду семьдесят лет, и сердце его пришло в такое состояние, что можно было удивляться, как может человек жить с таким старым мешком. Профессор сам обратился ко мне с просьбой исполнить эту операцию. Я охотно пошел ему навстречу, — я произвел уже несколько таких операций. В нашем распоряжении имелись прекрасные сердца; мы выбрали вместе с любезным хозяином безупречный орган от недавно погибшего молодого человека из иностранцев. Профессор ни за что не хотел получить сердце, выросшее на свободе от эмбриона, и почему-то выбрал именно это сердце. Какие соображения руководили им — предрассудок или что-либо другое, — я не знаю.

— Как можно вставить сердце! — воскликнул я. — Неужели это возможно?

— Во время производства этой операции приходится останавливать на некоторое время движение крови по всему организму. Это и составляло главное препятствие, так как прежде всего погибал мозг. Мозг очень нежный орган, опыты ученых Европы и Америки давали крайне печальные результаты. Мозг не давал признаков жизни вне организма, как другие органы, при питании его различными питательными жидкостями. В последние годы удалось сохранить жизнь мозга на сорок-пятьдесят минут при питании его кровью. Такие эксперименты были проделаны, конечно, на животных. Мы имеем в нашем распоряжении такую питательную среду, которая заменяет кровь. Все остальное уже не составляет труда. Хирургия сосудов и в старом мире достигла совершенства. Мы соединяем сосудистую систему оперированного с током нашей питательной среды. Делаем временное соединение, чтобы кровь вместе с питательной средой могла обращаться, минуя сердце. С этого момента начинает работать новое, временное, сердце. Сосуды старого сердца перевязываются, и оно выбрасывается вон. На место его мы вставляем новое, постоянное, и соединяем его с перевязанными сосудами. Теперь остается убрать сделавшееся ненужным временное сообщение — и все кончено. Рана зашивается. Техника не представляет никакой трудности.

— В этом мире я привык уже к этим словам — «никакой трудности», сказал я.

— Теперь профессор будет обновлен, и если мы закончим ремонт его, вставив еще некоторые износившиеся органы, то он проживет еще долгую жизнь.

— Боже мой, прожить две жизни! С меня достаточно и одной, — подумал я вслух.

Кю мечтательно заговорил:

— Прожить долгую жизнь, впитывая в свой мозг знания, видеть результаты своих трудов, чувствовать себя здоровым, сильным и наслаждаться сознанием бессмертия, так как род человеческий, часть которого вы представляете, бессмертен, — может ли быть для всего этого какой-нибудь срок, который бы не казался мал? Я хочу жить две, три, четыре жизни, если можно — хочу жить вечно.

— Следовательно, вы боитесь смерти? — спросил я.