Долина новой жизни

«Где я? Что со мной? Боже, я не могу вспомнить, что было со мной в последние дни! – Анжелика села на кровати. Закутанная в странный темный плащ, очень похожий на больничный халат, она не могла узнать себя. – Я больна. Верно, я была без памяти много дней. Эта палата… Нет, это не больница… Эта дверь… Неужели я в сумасшедшем доме или, быть может, в тюрьме? – Она сбросила с себя одеяло и резким движением опустила ноги на пол, где стояли неуклюжие, большие туфли. – Господи, хоть бы вспомнить, что со мною случилось? – Она встала и, обхватив голову руками, напрасно старалась проникнуть в прошлое, затянутое плотной черной завесой. – Значит, я сошла с ума. Однако я знаю, что я Анжелика Гаро… Что я живу в Париже, Риволи, 112. Мой муж Леон уехал… уехал… куда же он уехал? Ах, он умер. Боже мой, теперь я вспомнила: я не в Париже, я в Долине Новой Жизни, в этой ужасной долине ужасной жизни, в руках Куинслея. – Молодая женщина беспомощно опустилась на стул. Она все вспомнила. Работу в лаборатории Куинслея. Его угрозы – за что? Да, за знакомство с его сыном. – Она подперла руками голову и, уставившись глазами в одну точку, старалась восстановить последовательный ряд событий. – Нет, голова не повинуется мне! « – с отчаянием воскликнула она. И вдруг устремилась к столу, стоящему под окном. Она схватила стул, поставила его на стол и заглянула в окно. Перед ней расстилалась местность, поразившая ее своим суровым видом. Обрывистые голые скалы нависли со всех сторон. Узкое ущелье, как трещина в горе, спускалось вниз из-под самого дома; в другой стороне, далеко-далеко виднелся кусочек долины с разбросанными по ней постройками. Солнце уже садилось, скалы отбрасывали длинные черные тени. Шел реденький мелкий снежок – предвестник наступающей зимы. За стеной, наверно, очень холодно.

Она передернула плечами. Зябкое чувство вызвало у нее желание двигаться. Соскочив на пол, она подбежала к двери, стала стучать в нее, трясти большую железную ручку. Прошло несколько минут, прежде чем в небольшом стеклышке появилось незнакомое угрюмое лицо.

– Что нужно? – раздался хрипловатый голос.

– Я желаю знать, где я нахожусь?

– В тюрьме, на Остром пике.

– В тюрьме?! За что? Кто заключил меня сюда?

Но физиономия уже исчезла из окошка, вопросы остались без ответа. Анжелика подошла к кровати и, закутавшись в одеяло, легла так, чтобы ничего не видеть и ничего не слышать.

В таком виде застал ее тюремный сторож поздно вечером, когда везде горел уже электрический свет. Он поставил на стол питательные лепешки, какую-то кашицу в небольшой тарелке и стакан воды, подкрашенной экстрактом.

Мадам Гаро не спала, но ей не хотелось двигаться. О чем она думала? Пожалуй, ни о чем. Настоящих мыслей в голове не было.

Со временем мадам Гаро вспомнила все, даже последний день пребывания на свободе, последний вечер у Фишеров, приход к ним Кю и Чери, свое возвращение домой и даже сон-кошмар, в котором Макс Куинслей представился ей коршуном. Она не знала, каким путем попала в тюрьму, но это мало ее беспокоило. Тюрьма не казалась ей страшной. Она привыкла уже ко всему, и это последнее приключение не производило особого впечатления. Ее угнетало сделанное ею открытие: маленькая металлическая коробочка, которую она носила на груди, исчезла. Предохранитель, подаренный ей Рене, несомненно, был похищен. Теперь мысли ее становились достоянием каждого, у кого есть аппарат для внушения. С помощью этого аппарата ее голова делалась игрушкой в руках Макса.

Мадам Гаро помнила, что и без аппарата можно предохранить себя от внушения, но для этого надо иметь твердую волю, уметь думать двояко: думы для себя таить глубоко, другие пусть читают… Но как жить в такой постоянной двойственности, при таком напряжении воли?

Скоро она убедилась, что ей предстоят еще более серьезные испытания. Режим становился все суровее. Утром чуть забрезжит рассвет, она должна вставать. Кровать складывалась и поднималась к стене, и ее нельзя было открыть до наступления темноты. Стул и стол были привинчены к полу – теперь она не могла уже больше заглядывать в окно. Целый день она слонялась из угла в угол, не зная, как убить время. Грубое белье, неудобное платье, тяжелая обувь доставляли ей много неприятностей. Питательные лепешки, блюда балластных веществ, которые должны были давать работу кишечнику, она оставляла почти нетронутыми. Она похудела, чувствовала большую слабость, все чаще и чаще останавливалась на мысли о самоубийстве. Она перебрала все способы и должна была признать, что не может ничего изобрести: у нее была отнята всякая возможность покончить с жизнью. Постоянное наблюдение с помощью ушей, глаз, размещенных под потолком и прикрытых металлическими сетками, делало жизнь невыносимой.