Долина роз<br />(Приключенческая повесть)

— Однако пора собираться в дорогу, — напомнил отец.

— Да, пора, — вздохнул, вставая, старик Дубов. — И пушки напоминают об этом. Того-этого, поторапливают!

Пушки ухали где-то вдали приглушенно, но хрустальные подвески люстры, что висела в гостиной, еле слышно и мелодично позвякивали.

— Чудесная у вас дочка! — говорила Клавдия Никитична, уходя под руку с матерью вместе с Любой…

Да, сыновья — счастье, дочери — вдвойне.

Сыновья — орлята, подрастут, взовьются и улетят.

Дочки — голубки, где бы ни были, всегда стараются прибиться, вернуться к материнскому гнезду.

Мужчины ушли в кабинет папы и пробыли там около часу, совещаясь. Я прошел по комнатам дома, опустевшим, носившим следы спешного отъезда. На время нашего отсутствия в доме остается садовник Лаврентий Федорович, пожилой, сумрачный человек. Он жил в отдельном маленьком флигельке вдвоем с женой, ворчливой и сварливой женщиной. На садовника и дворника Ивана возложена задача — сохранить дом, обстановку и сад, в котором зрели вишня, малина и смородина, росли, наливаясь, в изобилии уродившиеся в этом году яблоки.

Во дворе запрягали лошадей. Деловито, хозяйски хлопотал Ахмет, ему помогал, недовольно ворча, дворник. Фома Кузьмич, весело балагуря, укладывал ящики с посудой, с закусками и винами на одну из подвод. За короткое наше знакомство я заметил пристрастие Фомы Кузьмича к поговоркам, пословицам. Он пересыпал ими свою речь, как кушанья — приправой.

Обоз был внушительный: десяток прочных, на железном ходу, вместительных телег с узлами, чемоданами, продовольствием и четыре пролетки местного типа, называемые тарантасами. На задках этих экипажей приторочены ящики, тюки и чемоданы. На одной из телег высилось запакованное в ковры, войлок, холстину, перемотанное веревками пианино.

Возбужденный общей суматохой, носился по двору пес Вещий. Он никак не мог понять, что происходит. Он врывался в комнаты, снова выскакивал во двор, обнюхивал узлы, поклажу и лаял на лошадей.

За обедом, поданном необычайно рано, собрались все, одетые запросто, по-походному. И обед был прост, его скрасили тостами за благополучное путешествие.

После обеда, перед тем как отправиться в путь, Дубов, по старому русскому обычаю, попросил всех присесть. После короткого молчания Дубов поднялся, перекрестился:

— С богом… В счастливый час…

Когда мы выехали, горячее июньское солнце уже стояло в зените. Было так жарко, что асфальтовые тротуары размякли, каблуки сапог и ботинок печатали на них заметные следы. Ни одно дуновение ветерка не освежало изнемогающий в жаре город. Река под горой была пустынна, катила прохладные воды свои средь горячих песков. Откуда-то из переулков, с площадей города били пушки. Из-за реки им отвечали орудия красных. Шрапнельные разрывы сверкали желтым пламенем, белые дымки висели в синем небе клочьями ваты. Лениво, словно тоже изнемогая от жары, стучали пулеметы из окопов, змеившихся по крутогору на окраинах города. Издалека, с низовьев реки, слышалась приглушенная музыка горячего боя. Там решалась судьба города.

Решение это уже складывалось не в пользу его гарнизона. По железной дороге в спешке и сутолоке уходили на восток поезда, до предела нагруженные войсками, беженцами, оборудованием, интендантским имуществом, всяким хламом. На крышах вагонов, на платформах, площадках, в тамбурах и на подножках волновался, кричал, судорожно цеплялся разнообразный люд. В кабинетах начальника станции, дежурного, коменданта кричали, плакали, грозили револьверами и бомбами. По улицам, поднимая пыль, шла пехота, гремели по мостовой колеса орудий и повозок. Все это стремилось из города.

Вереницы повозок, запряженных парами, двинулись с нашего двора. Отец, Рисней и Георгий Дубов ехали верхами. На облучке передней повозки, где поместились мы с матерью и Любой, красовался Ахмет. От его широкой спины, потной ситцевой рубахи струился солоноватый запах и веяло спокойствием. Старый кучер знал все пути-дороги на Южном Урале.

Андрей Матвеевич правил лошадьми своей повозки, умело справляясь с вожжами. Рядом с ним, на пуховиках, восседала Клавдия Никитична. Николай ехал в одиночестве, среди вещей, дергая вожжи и неумело управляя лошадьми. На четвертой повозке ехала, наблюдая за вещами нашей матери, Марфуга. Потом шли несколько повозок без кучеров. Обоз заключал Фома Кузьмич со своим скарбом. Деловито носился вокруг Вещий.

На взгорье, за городом, у кладбища, заросшего кудрявыми березами, все невольно оглянулись. В пыли и жарком мареве лежал окруженный с трех сторон рекой, утопающий в зелени садов, город. Над рекой застыли фермы большого железнодорожного моста. Над ним изредка рвались снаряды. Черные грузные коробки бронепоезда временами осенялись пламенем и дымом. Бронепоезд, маневрируя на мосту и поблизости, перестреливался с невидимыми батареями противника.

— Хорошая позиция для обороны, — тоном знатока, обозрев окрестности в бинокль, заметил Рисней.

— Тем не менее сегодня ночью город будет очищен… — ответил отец. — Прощай, город!

— Зачем прощай? До свиданья, до скорого свиданья! — возразила мать.