«Долина смерти». Трагедия 2-й ударной армии

Вокруг меня роем взвизгивают и брызжут вспоротой землей пули. Отползаю метров на пять в заросли осинника, чтобы выскочить из зоны прицельного огня. Начался минометный обстрел. Над головой с ужасным воем проносятся мины. Укрываюсь в первой попавшейся свежей воронке. Дыхание спирает прогорклый запах взрывчатки. Выскакиваю из воронки и бегу во весь рост, хватая всеми легкими чистый воздух. Споткнулся, упал в заросли папоротника. Только сейчас мелькнула мысль: «Где Никишин, где Люда?»

Кричу: «Лю…да… Фе…дя…яа!..» Звуки возвращаются ко мне эхом. Стрельба прекратилась. В наступившей тишине послышался не то стон, не то храп. Продираюсь сквозь густую стену малинника, выхожу на полянку: политрук Минаков с бледным, мокрым от пота лицом. Правая рука в повязке, заскорузлой от крови — старое ранение. Осматриваю ноги — правое голенище полно крови. Достаю бинт, скручиваю, чтобы использовать вместо жгута.

— Посторонись, доктор, — говорит Минаков. С трудом опираясь на здоровую руку, он медленно подносит к виску пистолет. Раздается выстрел. У Минакова, лишенного возможности передвигаться, выбора не оставалось…

Ухожу с поляны, иду на северо-восток. Во рту солоно, гимнастерка промокла от пота и прилипла к телу, до смерти хочу пить. Знаю: недалеко должны быть болота — мы ведь проходили их, когда шли на прорыв. Спустился в низину и между деревьями увидел озерцо. Спускаюсь к нему, ложусь на живот и припадаю к воде. Пью, пью и все не могу утолить жажду.

Во второй половине дня я случайно набрел на гражданских людей. Их было несколько семей, бежавших от, немцев и по злой воле рока оказавшихся вместе с нами. Возле сухих кустов репейника лежала на спине молодая женщина с простреленной головой. Годовалый ребенок, ухватившись за ее сосок, теребил пустую грудь. Рядом сидела беззубая старуха, держась за тележку, на которой ее, вероятно, и привезли в лес…

До вечера я бродил по лесу, пока не набрел на костер. Его окружали молчаливые изможденные люди, обсушиваясь и кипятя в котелках воду. Лес дремал: никто не думал, что немцы станут обстреливать окружающую территорию, сжатую до последнего предела. Но фашисты, видно, рассудили иначе: уничтожить как можно больше людей, ведь в отношении военнопленных все же существовали как-никак международные правила…

Неожиданно начался минометный обстрел. К минометам присоединилась артиллерия всех калибров. Землю взрывало, точно гигантским лемехом, вместе с деревьями. Лес окутало удушливым, смрадным дымом. Оглушающий вой снарядов смешивался с диким криком раненых. Немолодой солдат, опустившись на колени, молился. Техник-лейтенант неподвижно стоял у сосны, на которую падал багровый отсвет костра, и кричал: «Куда вы бежите? Это наступают наши, они нас освободят!»

С каждой минутой плотность огня увеличивалась. Стоял такой гром, что разрывало уши. Налет длился более получаса. Я лежал в болоте, втиснув голову меж двух кочек под градом бушевавших осколков. Трудно вообразить, что кто-то может остаться невредимым под таким обстрелом. Но, видно, существует какой-то таинственный закон, управляющий жизнью и смертью. Кончился налет, и люди поползли к костру. Все снова окружили костер — молчаливые, с желто-бледными лицами, отощавшие до сходства со скелетами. Рядом раскочегарили еще два огромных костра. Поворачиваю голову к соседнему костру: майор Тихиня и капитан Арестов.

— Иван Егорович… товарищ майор, товарищ капитан… — бросаюсь к ним.

— Доктор, — опешили они, — вот неожиданная встреча!

Отвожу их в сторону и протягиваю сухари.

— Ты, доктор, кудесник! Откуда это у тебя?

Коротко рассказываю о сухарях, о неудачной попытке к прорваться к своим под руководством комиссара Зуева. Они рассказали о своих скитаниях в проклятой мышеловке.

— Давайте разведем свой персональный костер, — предложил капитан Арестов. Быстро набрали сухостоя, наломали сосновых веток, притащили головешку от соседей, и костер запылал. У капитана оказался трофейный котелок. Вскипятили воду, напились вприкуску с сухарями — на душе повеселело.

— Ну, до чего курить хочется, — проговорил Тихиня. — Будь отцом родным, одолжи один сухарь, может, выменяю у кого на чуток махры, — обратился он ко мне.

— Иван Егорович, вы сами должны понять, что каждый сухарь в нашем положении — это вопрос жизни и смерти, — я достал сухари и разложил их на три кучки. — Вот ваша доля, делайте с ней, что хотите…

Спустя пять минут сияющий, умиротворенный Тихиня вернулся с козьей ножкой в зубах. Легли под березами.

Через пару часов Тихиня разбудил:

— Вставайте, орлы, пока фрицы кофе пьют, надо двигаться.

Снова было утро — теплое, солнечное.

— Сегодня — двадцать шестое? — спрашиваю.

— Сегодня — двадцать седьмое июня, мой день рождения, — печально ответил капитан Арестов, — наверное, он будет и днем смерти…