«Долина смерти»

Н. П. Бородавка Я служил в девяносто второй

Любанская операция, начавшаяся 13 января 1942 г. и продолжавшаяся до 25 июня 1942 г., сильно повлияла на события на всем советско-германском фронте. Войска Волховского фронта, по сути, приняли на себя огонь, который предназначался Ленинграду. В боях, которые вела 2-я ударная, было много «трагического, но еще больше героического», — писал Мерецков.

Вот о героическом, о силе духа воинов при трагических обстоятельствах, мне — бывшему командиру огневого взвода, парторгу полковой батареи и члену партбюро 22-го сп 92-й сд и хочется рассказать.

Я с начала и до конца Любанской операции был ее участником.

В январе 1942 г. стояли сильные морозы, глубокие снега. Наш 22-й сп отличился при освобождении Будогощи. Пушки моего взвода крепко поработали, обстреливая центр поселка.

Наша 92-я сд одной из первых подошла к Волхову и заняла ряд населенных пунктов на западном берегу. Наступать было трудно. Противник построил сильные укрепления, пристрелял каждый метр. Но бойцы и командиры смело шли в атаки, а мы — артиллеристы — обрабатывали передний край противника.

Примерно к 20 января дивизия вышла ко второй, главной оборонительной позиции врага, расположенной вдоль железной и шоссейной дорог Новгород — Чудово. С каждым днем бои становились все ожесточеннее. Мы несколько раз прорывали оборону противника, но немцы восстанавливали положение.

Основными причинами наших неудач были недостаток снарядов и господство немецкой авиации в воздухе.

В одном из боев за железнодорожную линию командир батальона Марципака попросил меня перед наступлением пехоты обработать огнем передний край немцев. Я ответил, что стрелять по площади не могу, так как у меня только 7 снарядов на пушку. Комбат разволновался, резко выругался и приказал батальону по-пластунски, частыми перебежками идти на сближение с противником. Пехота пошла. И немцы открыли по ней такой шквальный огонь из пулеметов, автоматов и минометов, что снег кипел вокруг наступавших. Я не выдержал и приказал обоим расчетам прямой наводкой ударить по двум дотам, которые вели особенно интенсивный огонь. Расчеты мигом выполнили мой приказ. С первого же снаряда полетели вверх земля и бревна первого дота. Вторая пушка сделала три выстрела и промазала. Видимо, испугавшись артогня, и другой дот замолчал. Комбат, наблюдая за стрельбой, воодушевился и только просил: «Ну, добей! Добей левый дот! Остальные добьет моя пехота!»

Но пушки замолчали. Стрелять было нечем.

И, когда пехота снова поднялась в атаку, дот накрыл бегущих солдат сумасшедшим минометным и пулеметным огнем. Наступление захлебнулось. Боевое задание осталось невыполненным, хотя батальон потерял половину личного состава.

И такие случаи бывали нередко.

С боеприпасами в течение всей операции было плохо.

Немцы круглосуточно держали железную дорогу под прицельным огнем. Мой друг лейтенант Сорокин, командир противотанковой батареи, решил молниеносно перекатиться на другую сторону железной дороги, чтобы выбрать место для наблюдательного пункта, но был сражен прицельным огнем на самом верху железнодорожного полотна.

Был еще случай под деревней Козленки. На колокольне немцы оборудовали НП. Этот пункт вместе с «костылем» (так называли мы немецкие самолеты-корректировщики) не давал нам покоя. Мы несколько дней не могли двинуться с места. И только когда были подвезены снаряды, мой взвод прямой наводкой (после выпуска 79 снарядов) сбил наблюдательный пункт, и пехота продвинулась вперед.

Особенно трудно стало с боеприпасами весной. Лес, где размещался наш полк, затопили весенние воды. Для пушек мы строили деревянные настилы, но стрелять часто было нечем, и мы — артиллеристы, занимались тем, что караулили свои пушки. Разливы вешних вод создавали трудности в переброске орудий с одного участка на другой. В апреле и начале мая пушки по непролазной грязи передвигали вручную. Лошадей весной уже не было: часть была перебита, а часть пала от недостатка фуража. С каждой неделей становилось все хуже с доставкой боеприпасов и продовольствия.

До нас доходили слухи (особенно в мае, июне), что мы окружены, что у нас нет связи с другими частями Красной Армии. Некоторым доказательством этого было то, что мы стали получать мало продовольствия, а с конца мая пришлось жить на подножном корму — собирать ягоды, грибы, медовые листья липы.

Но даже круглосуточное пребывание в воде, перетаскивание на своих плечах пушек, отсутствие кожаной обуви (почти до середины мая все бойцы ходили в валенках) не могли сломить силу духа наших батарейцев. Мы выпускали боевые листки, проводили политинформации, партсобрания. Будучи парторгом батареи с начала и почти до конца Любанской операции (30 мая я был ранен), я организовал прием в партию 17 артиллеристов.