Долина совести

– Как же я тебя ненавижу, – призналась она наконец.

Поднялась и ушла к себе.

* * *

«…Во всяком случае я вот как представляю себе этот механизм: узам подвержены в первую очередь те, кто обращает на меня внимание.

Знаешь, я ведь поступал когда-то в театральный институт… и там они все твердили, как дятлы: «вижу-слышу-понимаю». То есть когда человек на сцене, он должен видеть партнера и слышать его, а не делать вид, что видит и слышит. А в жизни все это получается само собой…

Так вот: тот, кто видит меня и слышит, кто общается со мной, слушает и воспринимает мои ответы, кому эти ответы нужны – тот привязывается со страшной силой.

Я много экспериментировал со своими напарниками, когда работал проводником. Говорливые были для меня настоящим бичом; один привязался уже через две недели! При том, что я избегал его… Но – тесное купе, случайные прикосновения, и он постоянно требовал, чтобы я говорил с ним, отвечал ему…

Мне тогда пришлось взять отпуск. Я знаю, что он меня искал; я тогда раз десять просыпался от страшного сна: захожу в купе, а там – он…

А идеальный у меня напарник был – молчаливый, хмурый, не видящий меня в упор. Он смотрел – и не видел, вот его в театральный точно не взяли бы… Я спокойно прокатался с ним несколько месяцев. Потом все равно пришлось расставаться, потому что, как известно, и капля по капле камень долбит. Ко мне и глухонемой привяжется, если постоянно будет где-то рядом».

* * *

Ночью Влад проснулся от того, что кто-то стоял под дверью его комнаты. Стоял тихо, не шевелясь, и Влад спросонья испугался до холодного пота, до дрожи, до слабости в коленках. Ему понадобилось минут пять, чтобы прийти в себя, а тот, что стоял под дверью, продолжал нести свою вахту, как часовой у ворот либо как кошка над мышиной щелью.

Он глянул на часы – десять минут четвертого.

– Это ты? – спросил Влад громко.

Длинный вздох был ответом.

Влад поднялся, накинул халат; взявшись за щеколду, он снова почувствовал приступ страха и был близок к тому, чтобы отказаться от задуманного и не отпирать. Только живая картина его трусости – взрослый мужчина боится ночных шорохов на лестнице и до утра дрожит под одеялом – помогла ему вернуть твердость.

Он отодвинул щеколду и приоткрыл дверь.

В коридоре стояла Анжела – в тех же джинсах и свитере, в которых была за ужином; кажется, в эту ночь она вообще не ложилась.

– Я не знала, – сказала она шепотом. – Я действительно не знала, что если переспать с мужиком, он привяжется… Я не знала, клянусь чем угодно. Тогда я не знала…

– Зайди, – сказал Влад.

На кровать он бросил плед. Включил настенную лампу; махнул рукой в сторону кресла, и Анжела села, обхватив руками плечи:

– Я не знала, слышишь? Если я не знала – почему я должна быть виноватой? Я же не специально хотела себе эти… узы. Зачем они мне… Я была бы себе спокойно медсестрой… Или даже учетчицей на пильне, – она нехорошо улыбнулась.

– Не все люди поддаются узам одинаково, – сказал Влад, усевшись напротив. – Некоторые более привязчивы… особенно неврастеники.

– Вот-вот, – подтвердила Анжела, еще крепче обнимая сама себя. – Он и был неврастеником… Он же явно был ненормальным. Ты знаешь, Влад, я его, наверное, любила. Как в книжках.

* * *