Долина тигров

Кулл решил держать путь на горную гряду, названную им Лапой. Отсутствие звезд, скрытых густой листвой, не мешало ему выбрать правильную дорогу. Ориентируясь не хуже ночного хищника, он без устали покрывал лигу за лигой.

Рассвет застал его неожиданно, как раз тогда, когда атлант решил сделать остановку для отдыха. Забравшись на высоченное дерево, вознесшееся над джунглями, Кулл с удивлением обнаружил, что впервые в жизни глазомер его подвел. Несмотря на то что за ночь он проделал немалый путь, расстояние между ним и Лапой, казалось, совершенно не уменьшилось.

Судя по всему, высота и невероятно прозрачный горный воздух сыграли с ним шутку, и он неправильно оценил длину Долины Тигров. Кулл удивленно покачал головой, прикинув ее истинные размеры. Да ему потребуется не меньше седмицы, чтобы только добраться до Лапы!

Решив, что теперь торопиться куда-либо не имеет смысла, Кулл решил основательно осмотреться в Долине Тигров.

* * *

День летел за днем, Кулл наслаждался вольной жизнью. Природа была ему достойным противником — он бегал наперегонки с ветром, покорял отвесные скалы, преодолевал бурные реки, охотился на самых страшных зверей: пещерных медведей, горных кугуаров, черных леопардов. Что может быть для воина лучше, чем выходить на стремительного, опасного хищника один на один? Его ум против ума зверя, его инстинкты против звериных, его каменный кинжал против острых клыков и когтей.

Но сам Кулл понимал, что зверь и человек — понятия все-таки разные. Человек, во всяком случае мужчина,— это тот же хищник, только умеющий пользоваться оружием и думать вслух. Поэтому у Кулла вошло в привычку разговаривать с самим собой у вечернего костра.

Кулл не раз вспоминал свои слова, брошенные им Хор-Наку: «Звери — это не духи и не демоны, они подобны людям, только без похоти и жадности человека». В этих благословенных безлюдных местах он лишний раз уверился в правоте своих слов: в хищниках, даже в самых ужасающих, не было человеческих подлости и коварства.

Ни одному зверю не могло прийти в голову обречь собрата на лютую смерть лишь потому, что тот жил не так, как он сам. Более того, именно животные — настоящие дети природы — жили свободно, не связанные липкими путами традиций и суеверий. Их взаимоотношения определяли лишь чувство голода да границы охотничьей территории, а что может быть честнее?

— Все зло в мире от тех, кто заставляет других людей жить по-своему,— определился для себя Кулл.— Наверное, у них в голове заводятся черви, подобные тем, что бывают в несвежем мясе, и эти несчастные решают, что именно им известно, как следует жить другим.

Кулл долго размышлял на эту тему и пришел к выводу, что некоторые с детства предрасположены к подобной болезни — а именно те, кто впоследствии становится шаманами и прочими колдунами.

— Было бы лучше убивать их еще в молодости, а не обрекать на подобные мучения,— так решил Кулл.

Действительно, человека, дожившего до глубокой старости, вместо того чтобы погибнуть в бою — как положено настоящему мужчине, иначе как больным назвать было нельзя.

— А еще зло таится в том, что некоторые называют «любовью»,— наставлял сам себя Кулл.— Это, конечно, не такая вредная болезнь, как черви в голове, но она поражает сердце воина. И тогда оно делается мягким и слабым, как сердце девушки. Да сохранят меня Великие Боги от этих ужасных напастей!

По своей наивности пятнадцатилетнего юноши, не умеющего ни писать, ни читать дикаря, Кулл считал, что гармонии с миром можно достичь лишь близостью к природе. Нужно отказаться от придуманных стариками мороков — таких, как любовь, например,— которые делают человека слабым и уязвимым, и человек будет счастлив. Однако события последующих дней заставили его пересмотреть свои взгляды на жизнь…

* * *

Однажды Кулл после удачной рыбалки грелся на солнышке на берегу речки. Внезапно его полуденную дрему прервали страшные человеческие крики и пронзительное звериное повизгивание. Подхватив самодельную острогу, изготовленную им из ствола молодого дуба и острейшего обсидианового скола, Кулл рванулся на голос.

Вскоре он оказался на широкой поляне и от открывшегося ему отвратительного зрелища на мгновение замер.

В центре поляны вызывающе торчало низкое, узловатое, кривое и невероятно толстое дерево, испещренное множеством дупел. На нем, распятая на тошнотворно алом глянцевитом стволе, висела истекающая кровью прекрасная молодая девушка.

Сперва Куллу показалось, что у нее нет стоп и кистей рук, но, приглядевшись, атлант понял, что ошибся. К его неописуемому отвращению оказалось, что руки и ноги несчастной каким-то противоестественным образом зажаты дуплами, напоминающими мерзкие беззубые рты.

А прямо перед девушкой, довольно облизывая окровавленную морду, сидела гигантская белая росомаха. Время от времени она впивалась в кричащую от ужаса и боли жертву, выдирая куски плоти. Инстинктивно Кулл понял, что белая тварь не сколько утоляет голод, сколько наслаждается болью и ужасом беззащитной жертвы.