Дольмен

Николь Жамэ, Мари-Анн Ле Пезеннек Дольмен

1

В портовом кафе царила предпраздничная суета. Шла подготовка к «похоронам холостяцкой жизни» по-бретонски, или попросту – мальчишнику. Я не мог без улыбки наблюдать за разгоряченными, шумными от возбуждения людьми, поневоле связанными со мной общей судьбой. Знай они, что произойдет завтра, ни у кого не возникло бы желания смеяться.

Жениться – тем более.

Залпом допив содержимое чашки, я поднялся из-за столика и не без труда пробрался к выходу. Мое «До скорого!», обращенное в пространство, растворилось в атмосфере всеобщего веселья.

Я побрел вдоль причала и, миновав мэрию, находившуюся в самом конце порта, ощутил суровое дыхание океана. Лето началось три недели назад, но, несмотря на яркое солнце, выстуженный норд-вестом воздух оставался прохладным.

Окруженный рифами, обдуваемый всеми ветрами, постоянно затянутый пеленой тумана и в непогоду полностью изолированный, этот край скал и песчаных пляжей – пятнадцать километров в длину и десять в ширину – редко привлекал внимание туристов. Они предпочитали более приветливые и доступные островки Морбиана, расположенные севернее Ланд.

Впрочем, «Ланды» отнюдь не означали «затерянный уголок». В наши дни регулярное морское сообщение позволяло добраться до Бреста меньше чем за полтора часа. Ходили слухи, что в будущем году на острове начнется строительство аэродрома, второй гостиницы и центра талассотерапии.[1]

Старики ворчали, что Ланды собираются продать душу дьяволу.

Но мне и еще нескольким жителям острова, посвященным в нашу тайну, было хорошо известно: сделка уже состоялась.

И скреплена кровью.

Оставив поселок далеко позади, я наконец добрался туда, где все началось. Самая северная оконечность острова. Самая дикая. Ти Керн.

Таможенная тропинка, петляя между изъеденными ветром, круто обрывавшимися в океан скалами, спускалась к бухточке, усеянной острыми, как лезвие ножа, прибрежными рифами. Заканчивалась она у каменного мостика, ведущего к заброшенному маяку, огней которого никто не видел уже лет двадцать.

Старики возмущались: ни в коем случае не стоило пускать заезжего писателя в крохотную каморку, которую раньше занимал смотритель маяка. То, что писатель ирландец, в расчет не принималось: местные с недоверием относятся к любому чужаку. Своим тебя сочтут, только если ты бретонец. Желательно не в первом поколении. Еще лучше – если родился на острове. Как я, например.

Здесь мне знаком каждый камень – ведь это было излюбленное место наших детских игр, – и все же у меня от волнения перехватило дыхание, когда передо мной выросли величественные менгиры[2] Ти Керна. Шесть обращенных в сторону океана гранитных гигантов, образующих полукруг с дольменом[3] в центре. Если верить легенде, в полнолуние на них проступает кровь невинно убиенных береговыми разбойниками.[4]

Один за другим обошел я монолиты, которым июньское солнце придавало обманчиво приветливый вид, чуть дольше задержав взгляд на самом выразительном из них – с профилем старого слона. Потом опустил ладонь на горячий камень дольмена.

И меня пронзило холодом.

Сегодня ночью как раз полнолуние. Менгиры вновь обагрятся кровью. В такое время лучше держаться от них подальше…

– Хватит вертеться! От этого он быстрей не появится!

Мари, наклонив голову, посмотрела на мать. Жанна, расположившаяся возле ее ног, резко дернула край юбки, чтобы дочь наконец успокоилась. Коротко стриженная, седая, с изможденным морщинистым лицом – обычный удел женщин, живущих у моря, – она в прошлом году отметила семидесятилетие.

– Из Сен-Мало он вышел рано утром. Ветер попутный, ему давно пора вернуться, – вздохнула будущая новобрачная.

– Вспомни, когда отец ходил на тунца, мы полгода не виделись, а ты расхныкалась из-за пары часов… Стой ровно.

Кружевное платье с изящной отделкой, вышитой еще ее прапрабабкой, удлинялось уже несколько раз в соответствии с ростом невест. На белоснежной ткани сохранились едва заметные следы, подобные тем черточкам на стене, которые добавляются по мере взросления ребенка: они постепенно стираются от времени, но не исчезают окончательно. Жанна не принадлежала к женщинам, предающимся бесплодным сожалениям о прошлом, ее пристальное внимание к подолу свадебного наряда объяснялось совсем другим. Она хотела убедиться, во-первых, что путем многократных и бережных стирок ей удалось справиться с неизбежными следами времени, и, во-вторых, что длина идеальна – платье касалось пола, но не мело его. Удовлетворенная, она выпрямилась, подтолкнув дочь к зеркалу:

– Взгляни, будто на тебя сшито!