Долой оружие!

– Согласен с тобою, – подтвердил Фридрих: – для меня была особенно тяжела наша неискренность, ложный повод, которым мы вызвали его на беседу. Одну минуту я чуть было не сказал ему: "Замолчите, почтеннейший г. пастор, я сам разделяю взгляды своей жены, и ваша проповедь послужит мне лишь к тому, чтобы хорошенько узнать слабые стороны вашей аргументации". Но я промолчал; зачем оскорблять убеждения честного человека, да притом еще убеждения, составляющие основу его призвания?

– Убеждения? да уверен ли ты в этом? Неужели он верит в истину своих слов, а не обманывает людей, обещая им победу при содействии Бога, которого, как известно почтенному священнослужителю, молит о том же и неприятель? Эти ссылки на "наш народ", на "наше дело", как на единственно правое и вместе с тем богоугодное дело, были возможны только в те времена, когда один народ жил особняком ото всех других народов и считал себя единственным имеющим право на существование, единственно угодным Богу. А потому эти фразы о небе, обещание высшей награды, с тем, чтобы заставить людей охотнее жертвовать собственной жизнью, все эти церемонии: освящение, присяга, молебны, которые должны возбуждать в сердцах идущих на войну пресловутую радостную "готовность к смерти" (у меня мороз подирает по кожи при этом слове!), не правда ли, что все подобный вещи…

– Всякая вещь имеет две стороны, Марта, – перебил Фридрих. – Так как мы ненавидим войну, то нам кажется ненавистным все, что ее поддерживает и скрашивает, что маскирует ее ужасы.

– Да, конечно, потому что этим поддерживается ненавистное нам положение дел.

– Не этим одним… старые установления укоренились и твердо держатся тысячами нитей, а пока они существовали, то это было к лучшему, что в людях жили чувства и понятая, которые красили их и сделали не только выносимыми, но даже внушили к ним любовь. Скольких несчастных поддержала, в тяжкий час кончины, хотя бы эта привитая воспитанием идея радостной готовности умереть; сколько набожных душ уповали на Божественную помощь, обещанную проповедником; сколько невинного тщеславия и гордого сознания чести возбуждалось и удовлетворялось теми церемониями; сколько сердец билось сильнее при пений молебнов за успех войны? – Война тяжелое бремя, и хорошо еще, что бардам, воспевавшим воинские доблести, и полковым священникам с их проповедями удалось сколько-нибудь облегчить его, хотя бы с помощью иллюзии.

III.

Мы совершенно неожиданно были вызваны из Берлина, получив по телеграфу известие, что тетя Мари сильно расхворалась и желает нас видеть.

Я нашла старушку в безнадежном состоянии.

– Вот наступила и моя очередь – сказала она. – В сущности, я этому рада… со смертью моего дорогого брата и его троих детей, жизнь потеряла для меня всякую цену. От этого удара я не могла больше оправиться… мы встретимся там, за гробом… Конрад и Лили также соединились между собой на том свете, а здесь им было не суждено заключить брачного союза.

– Да, если б разоружение последовало своевременно… – хотела было я сказать, но удержалась.

К чему затевать спор с умирающей и стараться пошатнуть ее теорию о предопределении.

– Меня утешает одно – продолжала больная, – что, по крайней мере, ты живешь счастливо, дорогая Марта… Твой муж благополучно возвратился из двух походов; холера вас пощадила; по всему видно, что вам назначено дожить вместе до старости… Старайся только сделать из маленького Рудольфа доброго христианина и хорошего солдата, чтобы дедушка радовался на него в горнем мире…

И на эти слова я промолчала, хотя мною было твердо решено воспитать Рудольфа никак не для военной службы.

– Я буду постоянно молиться за вас… чтобы вы жили долго и счастливо…

Конечно, и тут я не стала спорить о том, может ли неизменное предопределение быть направлено в хорошую сторону непрестанной молитвой; я попросила только бедную тетю Мари не утруждать себя разговором и, чтоб развлечь ее, рассказала ей о нашем пребывании в Швейцарии и Берлине. Между прочим, она узнала от меня, что мы встретились с принцем Генрихом, который велел поставить в парке своего замка мраморный монумент в память невесты, так неожиданно найденной и так скоро потерянной им.

Три дня спустя, старушка скончалась, сохранив присутствие духа и ясное спокойствие до последней минуты. Перед смертью, по желанию больной, ее приобщили святых Тайн. Таким образом, я схоронила всех своих близких, среди которых выросла…

В своем завещании тетя Мари назначила своим единственным наследником моего сына Рудольфа; к нему переходило все ее крошечное состояние, при чем опекуном был назначен министр "Конечно".

Последнее обстоятельство привело меня в частое соприкосновение с бывшим другом покойного отца. Да и он почти один посещал наш дом. Глубокий траур, в который повергла меня ужасная катастрофа в Грумице, само собою разумеется, требовал, чтоб я вела уединенный образ жизни. Наше намерение поехать в Париж могло осуществиться только после приведения в порядок моих дел, что, во всяком случае, должно было занять несколько месяцев времени.