Долой оружие!

Теперь же, хоть я и была одинокой, но ничуть не тяготилась моей участью… Танцы, театр, наряды сильно занимали меня. Но при этом я не оставляла без внимания ни ребенка, ни своего самообразования. Не отдаваясь специальному изучешю какого-нибудь предмета, я следила за умственным движешем в образованном мире, доставала все новые книги по различным отраслям литературы, а журнал "Revue de deux Mondes" обыкновенно прочитывала от доски до доски, не исключая и научных статей. Мои занятия, разумеется, привели к тому, что преграда между моей духовной жизнью и миром окружавших меня молодых мужчин росла все выше, но это было вполне естественно. Я охотно пригласила бы к себе некоторых литераторов и ученых, но в той среде, где я вращалась, это было не принято. Мещанский элемент не допускался в высшее общество Вены, особенно в то время; с тех пор этот дух исключительности несколько ослабел, и теперь в моде открывать свои салоны избранным представителям искусства и науки. Но тогда было иначе; кто не имел доступа ко двору, т. е. не мог насчитать в сноей родословной шестнадцати знатных предков, не допускался в аристократический круг. Наши обычные посетители были бы неприятно удивлены, встретив у меня нетитулованных гостей, и не знали бы, какого тона им держаться с непрошенными пришлецами. Да и те, в свою очередь, нашли бы невыносимо скучной мою гостиную, переполненную графинями, спортсменами, старыми генералами и старушками-канониссами. Какое участие могли бы принимать люди ума и обширной эрудиции, писатели и художники, банальных разговорах о том, у кого вчера были танцы и у кого будут завтра: у Шварценберга или Паллавичини, или же при дворе; кому баронесса Пахер вскружила голову, какую парию сделала графиня Пальфи, сколько поместий у князя Круа, кто "урожденная" молоденькая Альмари, Фестетич или Венкгейм, и не та ли это Венкгейм, мать которой урожденная Кевенгюллер и т. д., и т. д. Таково было обыкновенное содержание бесед вокруг меня. Встречались в нашем обществе конечно и умные, образованные люди, государственные деятели и т. п., но, разговаривая с нами, танцующей молодежью, они вменяли себе в обязанность придерживаться того же легкомысленного тона и вести бессодержательные разговоры. Как охотно, после какого-нибудь званого обеда, я подсела бы в уголок, где составилась группа серьезных собеседников: наших дипломатов, объездивших Европу, или красноречивых членов рейхстага, или других выдающихся личностей, обсуждавших важные вопросы, но это было не принято. Мне приходилось довольствоваться болтовней с другими молодыми женщинами о разных пустяках, о театрах, поклонниках, туалетах, которые мы готовили к предстоящему большому балу. Да если б даже я и рискнула присоединиться к группе деловых людей, они сейчас прекратили бы разговор о политической экономии, о поэзии Байрона, о теориях Штрауса и Ренана, чтобы рассыпаться предо мною в обязательных любезностях:

– Ах, графиня Доцки, вчера на дамском пикнике вы были очаровательны!… А вы будете завтра утром на приеме в русском посольстве?…

III.

– Позволь, дорогая Марта, представить тебе подполковника барона Тиллинга, – сказал мне мой двоюродный брат Конрад Альтгауз на одном танцевальном вечере.

Я поклонилась. Конрад отошел, а представленный мне господин не сказал ни слова. Я вообразила, что он приглашает танцевать, и встала с места, готовясь положить приподнятую и закругленную левую руку на плечо барона Тиллинга.

– Простите, графиня, – сказал он тогда с легкой улыбкой, обнаружившей ослепительно белые зубы, – я не могу танцевать

– А, тем лучше, – ответила я, снова опускаясь на стул, – говоря по правде, я нарочно ушла сюда, чтобы немного отдохнуть.

– А я желал иметь честь быть представленным вам, графиня, чтобы передать вам нечто.

Я с удивлением подняла глаза. Барон смотрел серьезно. Это был солидный господин, уже не молодой – лет сорока, с сединой на висках, но, в общем, его наружность показалась мне благородной и симпатичной. У меня уже вошло в привычку смотреть на каждое новое лицо с предвзятой мыслью, и я прежде всего спрашивала себя: не жених ли ты? Годишься ли для меня? В данном случае, на оба эти вопроса я поспешила мысленно ответить: "нет". Тиллинг не смотрел на меня тем вкрадчиво-восторженным взглядом, какой обыкновенно бывает у мужчин, имеющих на женщину матримониальные виды. А второй вопрос заставил меня решить так поспешно не в пользу солидного барона его военный мундир. У меня было твердо решено не выходить вторично за военного, и не по одной только той причине, что я не хотела второй раз переживать невыносимых волнений и страха, когда муж отправится в поход. Нет, здесь на первом плане стояли мои новые воззрения на войну, которых не мог разделять ни один военный.

Между тем подполковник отклонил мое приглашение сесть возле меня.