Долой оружие!

Но что за толк в отсрочке на неопределенное время? Все равно, я не знала ни минуты покоя. Каждый день мог прийти приказ о выступлении. Хотя бы уж эта злополучная война скорее кончалась! С величайшим вниманием прочитывала я газетные известия и горячо желала, чтобы союзные войска одерживали быстрые и решительные победы. Сознаюсь откровенно: это желание было подсказано вовсе не патриотизмом. Для меня, разумеется, было приятнее, чтобы победа клонилась на нашу сторону, но я имела тут в виду, прежде всего, скорейшее окончание войны. Если она не затянется, то мое бесценное сокровище, мой Фридрих, не будет потребован на эту резню. Триумф моих соотечественников стоял для меня уже на втором плане, а на самом последнем – интересы "опоясанного морем" клочка земли. Ну, что мне из того: будет ли принадлежать Шлезвиг-Гольштиния Дании, или нет? Да, наконец, для самих датчан и шлезвиг-гольштинцев какой был прок в решении этого вопроса? И, действительно, не казалось ли со стороны, что обе эти нации только пассивно подчинялись воле своих государей, оспаривавших друг у друга территорию и верховную власть; что здесь дело шло не о их благе или бедствии, но о притязаниях "протокольного принца" Аугустенбурга? Когда собаки грызутся за кость, то рвут только одна другую; в истории же народов, в большинства случаев, сами глупые кости – предмет раздора – дерутся между собою и наносят друг другу взаимный вред, отстаивая права тех, кто точит на них зубы. "Меня хочет сгрызть Азорка!" "А на меня имеет притязание Плутон". "Я протестую против нападений Каро". "А я считаю за честь, чтоб меня сожрала Минка", кричать кости. "Дания до Эйдера!" вопияли датские патриоты. "Хотим Фридриха Аугустенбурга своим герцогом!" твердили верноподданные гольштинцы. Наши газеты, как и разговоры наших политиканов, вертелись, разумеется, на том, что дело, за, которое иступились "мы", и есть единственное правое дело, единственное "исторически обоснованное", единственно необходимое для поддержания "европейского равновесия". Конечно, в передовых статьях и политических разговорах в Копенгагене противоположный принцип защищался с тою же настойчивостью. Но не лучше ли было бы хладнокровно взвесить права обеих сторон, чтобы прийти ко взаимному соглашению, а если это не удастся, пригласить третейским судьей постороннюю державу? К чему только без устали кричать: "я – я один прав?" Кричать даже против собственного убеждения до тех пор, пока охрипнешь и дойдешь до драки, предоставляя решение спора грубой силе? Ну, разве это не дикость? А когда третья держава вмешается в пререкания двух враждующих сторон, она тоже не взвешивает их прав, не судит их действия по справедливости, а прямо поднимает оружие. И это люди называют "внешней политикой?" Нет, это внешняя и внутренняя грубость, тупоумие под видом государственной мудрости, международное варварство.

III.

Конечно, текущие события не представлялись мне еще в то время в их настоящем свете, а мои взгляды на политику не отличались теперешней определенностью. Только минутами на меня находили сомнения, которые я спешила отогнать. Я старалась убедить себя, что таинственное нечто, насыпаемое "государственными соображениями", недоступно пониманию непосвященных, а моему небольшому разуму и подавно; что этот принцип обусловливает гражданскую жизнь народов. Это заставило меня ревностно приняться за изучение истории Шлезвиг-Гольштинии, с целью составить себе ясное понятие об "историческом праве", которое германский союз принялся подтверждать в настоящее время огнем и мечом.

Тут я, во-первых, вычитала, что спорная полоса земли отошла к Дании еще в 1027 году. Значит, датчане в сущности правы, и их король законно владеет соединенными герцогствами.

Между тем, двести лет спустя, они отошли к младшей линии королевского дома и остались только в некоторой зависимости от Дании, как ленные владения, обязанный выставлять войско на ее защиту. В 1326 году Шлезвиг был уступлен графу Гергарду Гольштинскому, и "вольдемаровская конституция" постановила, чтобы с этих пор "герцогства никогда не соединялись под одним скипетром". Ах, вот что! Значит, германский союз прав: мы сражаемся за "вольдемаровскую конституцию". Это совершенно правильно, потому что зачем же издавать постановления, если они потом нарушаются?