Долой оружие!

— Конечно, приведенные вами причины вполне основательны и само собою разумеется, что моей первой заботой будет устранять от жены все неприятное. Но жить в гарнизонном городишке все же лучше, чем иметь мужа без определенной профессии, без всяких занятий. Сверх того, мой выход в отставку непременно объяснили бы трусостью и нерадением, а это такой позор, перед которым бледнеют все опасности похода. Мне, право, ни на минуту не приходила в голову мысль бросить военную службу… И вам, надеюсь, Марта? (при посторонних мы говорили на «вы»).

— А если б я поставила это непременным условием?

— Этого вы не сделаете. Потому что тогда мне пришлось бы отказаться от величайшего счастья. Вы богаты, у меня же нет ничего, кроме моей военной службы и видов на предстоящее повышение, а этим я не могу пожертвовать. Такой поступок унизил бы мое личное достоинство, пошел бы в разрез с моими понятиями о чести…

— Отлично, отлично, сын мой!.. Теперь я примирился с вами. В самом деле, вам было бы грешно и стыдно бросить свою карьеру. Вы теперь уже скоро дослужитесь до чина полковника, а там наверно махнете и в генералы. Потом вас могут назначить комендантом крепости, областным начальником или военным министром. А ведь это тоже дает почетное положение жене.

Я молчала, нисколько не соблазняясь перспективой сделаться комендантшей. Приятнее всего было бы для меня поселиться с любимым человеком в деревенском уединении: однако я внутренне одобрила это решение. Оно избавляло его от позорного подозрения в корыстных расчетах, которое непременно обрушилось бы на моего мужа в случае выхода в отставку. Свет неминуемо обвинил бы его, как сделал это мой отец.

— Да, я вполне примирился с вами, — продолжал старик. — Признаться, я думал, что вы прежде всего рассчитывали… Ну, нечего смотреть на меня так грозно: я полагал, что вам хотелось сделаться частным человеком после женитьбы, а с вашей стороны это было бы ужасно неблагоразумно. Да и по отношению к моей Марте — ведь она все же, как бы там ни было, дочь и вдова солдата… Право, мне кажется, она не могла бы долго любить штафирку.

Тиллинг не мог удержаться от улыбки. Он бросил мне взгляд, ясно говоривший: «Я знаю тебя лучше», и отвечал вслух:

— Согласен с вами: конечно, она влюбилась единственно в мой блестящий мундир.

XV

В сентябре того же года состоялась наша свадьба. Мой жених выхлопотал себе двухмесячный отпуск и после венчанья увез меня путешествовать. Прежде всего мы отправились в Берлин. Я пожелала первым долгом поклониться праху незабвенной матери Фридриха и положить венок на ее могилу.

В столице Пруссии пробыли мы восемь дней. Муж познакомил меня со своей тамошней родней, и все эти новые лица показались мне милейшими, любезнейшими людьми. Но, понятное дело, когда переживаешь свой медовый месяц и смотришь на мир сквозь розовые очки, все окружающее кажется очаровательным. Кроме того, новобрачным принято оказывать со всех сторон дружеское внимание, ласковую предупредительность, чтобы они чувствовали себя еще счастливее.

Более всего понравился мне у северогерманцев их язык, и не из-за одного только акцента, который слышался и в речи моего мужа, — одна из его особенностей, пленившая меня прежде всего. Нет, главное здесь — способ выражения, он во многом не сходен с нашим и, но моему, в нем сказывается более высокий уровень развития народа. Например, в высших кружках Вены не редкость услышать в разговоре грамматически неправильные обороты, что решительно не принято в хорошем обществе Берлина. Перепутывание родительного и дательного падежей: «дай меня шляпу с пером» встречается у пруссаков только в низших классах, тогда как у нас зачастую говорят: «без тебе», «с детей» вместо «с детьми», и это в первейших аристократических салонах! Положим, мы находим свой язык «задушевнее» и так же отзываются о нем иностранцы, однако, во всяком случае, он стоит ниже. Если судить о достоинстве человека по степени его образования — а какая же другая мерка была бы здесь больше у места? — то северогерманца следует признать немножко более человеком, чем южанина, — мнение, которое в устах пруссака должно звучать очень дерзко, а выраженное писательницей-австрийкой может навлечь на нее упрек в недостатке патриотизма, но что ж делать! Как редко случается, чтобы откровенно высказанная истина не оскорбила чего-нибудь или кого-нибудь…