«Долоховский текст» творчества Л.Н. Толстого: истоки, семантика, функции, контекст

«22 сентября. …Читал «Историю войны 13 года». Только лентяй или ни на что не способный человек может говорить, что не нашёл занятия. Составить истинную, правдивую историю Европы нынешнего века. Вот цель на всю жизнь. Есть мало эпох в истории, столь поучительных, как эта, и столь мало обсужённых – обсужённых беспристрастно и верно, так, как мы обсуживаем теперь историю Египта и Рима. Богатство, свежесть источников и беспристрастие историческое, невиданное – совершенство. Перед тем, как я задумал писать, мне пришло в голову ещё условие красоты, о котором и не думал, – резкость, ясность характеров» [XLVI. С. 141–142].

Чуть дальше в кавказских дневниках Толстого много сказано о таком резком, ясном характере, как Епифан Сехин: «2 октября. Любовался на Епишку… Особенный характер» [XLVI. C. 143]. То, что общение с ним было очень значимо для молодого Толстого, подтверждается и следующей записью: «21 октября. Писал мало (? листа). Вообще был целый день не в духе; после обеда помешал Япишка. Но рассказы его удивительны. Очерки Кавказа: 4) Рассказы Япишки: а) об охоте, b) о старом житье казаков, с) о его похождениях в горах» [XLVI. С. 146].

Некоторые черты Япишки (Епишки) впоследствии будут введены Толстым в структуру образа Долохова. В частности, это касается важных в контексте социальной маргинализации героя и приближения его к полюсу природы мотива охоты и повествовательных сближений героя с собакой. Например, показательна запись в дневнике писателя от 17–18 ноября 1853 г.: «Кто-то рассказал Епишке, что будто я отдал человека в солдаты за то, что он задушил мою собаку» [XLVI. С. 202]. Один из контекстных двойников Долохова в творчестве Толстого – Фёдор Турбин в «Двух гусарах» – также ставит жизнь собачью превыше жизни человеческой:

«– Блюхера накормить, Сашка! – крикнул граф.

Явился Сашка, с дороги выпивший стакан водки и захмелевший порядочно.

– Ты уж не утерпел: напился, каналья!.. Накормить Блюхера!

– И так не издохнет: вишь, какой гладкий! – отвечал Сашка, поглаживая собаку.

– Ну, не разговаривать! Пошёл, накорми.

– Вам только бы собака сыта была, а человек выпил рюмку, так и попрекаете.

– Эй, прибью! – крикнул граф таким голосом, что стёкла задрожали в окнах, и кавалеристу даже стало немного страшно.

– Вы бы спросили, ел ли ещё нынче Сашка-то что-нибудь. Что ж, бейте, коли вам собака дороже человека» [III. С. 130].

Такой же мотив встречается в черновых редакциях романа «Война и мир», где уже Долохов ставит жизнь собаки куда выше, чем жизнь солдата. В черновиках романа Долохов постоянно появляется в сопровождении собаки: «Он избил до полусмерти солдата, который за деньги служил ему, и изругал юнкера за то, что тот тронул его собаку» [XIII. С. 354]. «Долохов в своей синеватой фабричной шинели лежал ничком и выставлял хлеб в руке то с одной, то с другой стороны, заставлял ротную полулегавую собаку Гарсонку прыгать через себя и ласкаться» [XIII. С. 398]. «Ежели был бы дом у Долохова, то, вероятно, это была, по предположениям Ростова, какая-нибудь накуренная, загрязнённая комнатка с бутылками, трубками и собаками, в которой он держал свои чемоданы и ночевал изредка» [XIII. С. 545]. «Долохов в расстёгнутом бешмете с всклокоченными волосами лежал на низком турецком диване с большим белым янтарём трубки во рту и, лаская одной рукой бульдога, свернувшегося подле него на диване, разговаривал с приехавшим из Петербурга офицером…» [XIII. С. 880]. В окончательном же варианте сохраняется только отзыв о нём князя Андрея: «Убить злую собаку очень даже хорошо» [X. С. 110]. «Звериный» контекст образа остаётся и в других определениях. «Собачья» тема созвучна также заметкам в дневнике Толстого от 21 марта 1852 г.: