Долорес Клейборн

– Думается, делают так везде в мире, – говорю я. – Печально, но факт. И по-моему, школьный психолог должен про это знать, если она не последняя дура. А миссис Ширс – последняя дура, Селена?

– Нет, – говорит Селена. – По-моему, нет, мамочка, но…

– Родная, неужто ты думала, что ты самая первая на свете, с кем такое случилось? – спрашиваю. Но она ответила опять так тихо, что я не расслышала и переспросила.

– Я не знала, первая я или нет, – говорит она и прижимается ко мне. Я ее тоже обняла покрепче. – Ну, так или не так, – сказала она потом, – а я, пока сидела там, поняла, что этого мне не выговорить. Может, войди я сразу, то выпалила бы, но когда мне пришлось подождать, я начала раздумывать и думать, а что, если папа прав и ты решишь, что я скверная девчонка…

– Ну уж этого я никогда не подумаю, – перебила я и опять обняла ее покрепче.

Она мне улыбнулась, да так, что у меня на сердце сразу потеплело.

– Теперь я знаю, – говорит, – но тогда совсем уверена не была. И пока я сидела там и смотрела в стеклянную дверь, как миссис Ширс разговаривает с той девочкой, я вдруг нашла хорошую причину не входить к ней.

– А? – говорю. – Какую же?

– Так ведь, – отвечает, – к школе это же отношения не имело!

Мне вдруг смешно стало, я так и прыснула, и Селена тоже, и начали мы смеяться все громче да громче – сидим на этой скамье, держимся за руки и хохочем, точно парочка гагар в брачный сезон. Буфетчик даже из люка высунулся, посмотреть, все ли у нас в порядке.

И еще она мне две вещи сказала там на пароме – одну языком, а другую глазами. Вслух она сказала, что уже думала собрать вещи и сбежать – все-таки выход. Да только бегство раны не залечит, если они глубокие, – куда ни беги, твоя голова и сердце все равно при тебе останутся, ну и по ее глазам я поняла, что она не раз и не два подумывала на себя руки наложить.

Подумаю об этом – как увидела мысль о самоубийстве в глазах моей дочки, – и этот мой внутренний глаз еще яснее видит лицо Джо. Вижу, каким оно было, когда он лез к ней и лез и руку под юбку ей совал, пока она, чтоб защититься, стала в джинсах ходить, а если не добился своего (то есть не всего добился), так не от недостатка старания, а просто от везения – ей повезло, а ему не повезло. Еще я думала о том, что могло случиться, не брось Джо Младший играть с Уилли Брэмхоллом и не вернись домой пораньше – и раз, и два, или если бы я наконец не разула глаза да не посмотрела на нее хорошенько. А больше всего я думала о том, как он ее совсем загнал. Точно бесчувственный возчик, который хлещет лошадь кнутом или палкой бьет и не дает ей передышки ни из любви, ни из жалости, пока она не свалится мертвой у его ног… а он, наверное, стоит с палкой и в затылке чешет – с чего это вдруг? Вот, значит, куда желание погладить его по лбу, проверить, такой ли он гладенький, как кажется, привело меня! Тут мои глаза совсем открылись, и я увидела, что жила с человеком, не знающим ни любви, ни жалости, воображающим, что все, до чего он может дотянуться и ухватить, то его, даже собственная его дочь!

Додумалась я до этого, и в первый раз мне пришла мысль, что надо бы его убить. Решила я это не тогда. Господи, нет! И все-таки я лгуньей буду, если скажу, что мысль эта была случайной, вроде мечты… Нет, она куда сильнее была.

Селена, наверное, что-то заметила у меня по глазам, потому как положила руку мне на плечо и сказала:

– Мамочка, будет плохо? Скажи, что нет. Не то он догадается, что я сказала, и взбесится.

Очень мне хотелось ее успокоить, сказать то, что ей хотелось услышать, но не смогла я. Я знала, плохо будет, а вот как и много ли, от Джо зависело. В ту ночь, когда я его сливочником ударила, он пошел на попятный, ну а теперь – кто угадает?

– Я не знаю, что случится, – сказала я, – но я скажу тебе две вещи, Селена. Твоей вины тут ни в чем нет, и лапать тебя и приставать к тебе он больше не будет. Понимаешь?

Глаза у нее снова наполнились слезами, и одна поползла по щеке.

– Просто я не хочу ничего плохого, – сказала она и замолчала. Губы у нее дергались, а потом она вскрикнула: – Как мне это невыносимо! Ну зачем ты его ударила? Зачем он начал приставать ко мне? Почему все не могло остаться как было?

Я взяла ее за руку.

– Родненькая, все всегда меняется – иногда к худшему, и тогда надо исправлять положение. Ты ведь это знаешь, правда?

Она кивнула. Я увидела на ее лице боль, но не сомнения.

– Да, – сказала она. – Кажется, знаю.