Долорес Клейборн

Есть они кончили в одиннадцать, а к двенадцати в кухне только я с девочками осталась, потому как поставщик с официантами перебрались на «Принцессу островов» готовиться ко второму действию. Сама Вера отправилась в порт довольно поздно – повезла трех-четырех последних гостей в старом форде «рэнчвэгон», которым пользовалась на острове. Я мыла посуду до часу или около того, а потом сказала Гейл Лейвск, которая в тот день была у меня первой помощницей, что у меня голова разболелась и поташнивает, так я пойду домой, ведь уборка почти кончена. Когда я уходила, Карен Джолендер мне на шею бросилась и сказала «спасибо», а сама снова заплакала. Сколько лет я ее уже знаю, а глаза у нее всегда на мокром месте.

– Не знаю, кто тебе что говорил, Карен, – сказала я, – но благодарить тебе меня не за что… Я ничего же не сделала.

– Никто мне ничего не говорил, – отвечает, – только я знаю, это все вы, миссис Сент-Джордж. Никто другой не смеет слова сказать поперек старой ведьме.

Я поцеловала ее в щеку и сказала, чтоб она больше ни о чем не беспокоилась, если только не начнет снова тарелки ронять.

Я помню все, что было, Энди, – все. Но с той минуты, когда я вышла от Веры и свернула на Сентер-Драйв, я словно бы сон вспоминаю, самый яркий, словно бы самый настоящий, какой только в жизни бывает. Иду, а сама думаю: «Я иду домой убить моего мужа, я иду домой убивать моего мужа», – будто забиваю это себе в голову, точно гвоздь в очень твердое дерево, вроде тикового или эбенового. Но теперь, вспоминая, вижу, что в голове-то это у меня прочно засело. А вот сердце не понимало.

Хотя, когда я до поселка дошла, было всего пятнадцать минут второго и до затмения больше трех часов оставалось, улицы такие пустые были, что жутко делалось. Мне даже вспомнился городок на юге штата, где, говорят, ни единого жителя не осталось. Тут я поглядела на крышу «У порта», и опять меня жуть взяла. По ней уже человек сто бродило, когда не больше, и все на небо посматривают, точно фермеры в пору сева. Поглядела вниз на пристань – вижу «Принцесса» у причала стоит, сходни спущены, а на автомобильной палубе вместо машин народу полно. Расхаживают с бокалами в руках – устроили себе прием с коктейлями на открытом воздухе. И пристань вся людьми забита, а в проливе уже не меньше пятисот всяких лодок и яхт болтается – никогда я столько их сразу там не видела. Якоря бросили и ждут. Смотрю, вроде бы все – и на крыше, и на пристани, и на «Принцессе» – уже черные очки надели, а в руках видеоскопы держат. Никогда такого дня на острове не было – ни прежде, ни потом, – и даже не будь у меня в мыслях того, что в них было, думается, мне все равно почудилось бы, будто я во сне.

Бар, конечно, открыт был – затмение там или не затмение. По-моему, подонок этот будет торговать и в утро Страшного Суда. Я зашла, купила бутылку «Джонни Уокера» и по Восточной дороге домой вернулась. Бутылку я сразу Джо отдала – просто на колени ему положила. Потом вошла в дом, достала пакет с Вериными видеоскопами и отражателями, а когда снова вышла на крыльцо, он, вижу, бутылку перед глазами держит и на свет ее разглядывает.

– Будешь пить или только любоваться? – спрашиваю его.

Он поглядел на меня вроде бы с подозрением и говорит:

– Какого черта, а, Долорес? В честь чего, а?

– Подарок, чтоб затмение отметить, – говорю, – а если тебе не хочется, так и вылить недолго.

И протягиваю руку, но он живо бутылку отдернул.

– Что-то ты последнее время чертову манеру завела мне подарки делать, – говорит. – Такое пойло нам не по карману, затмение там или не затмение. – А сам уже из кармана складной нож тащит и откупоривает.

– По правде сказать, не только в затмении дело, – говорю. – Просто на душе у меня так хорошо, так легко стало, что хотелось своим счастьем поделиться. А поскольку я заметила, что ты счастье больше из бутылки сосешь…

Смотрю, как он крышечку сбросил и налил себе. Рука у него дрожала, но я не расстроилась. Чем больше он налижется, тем мне легче будет.

– А с чего это тебе хорошо стало? – спрашивает. – Пилюлю изобрели безобразные рожи вылечивать?

– Не слишком-то вежливо так благодарить за бутылку первоклассного шотландского виски, – говорю. – Может, и вправду его отобрать?

Я опять протянула руку к бутылке, и он опять ее отдернул.

– Как же, дожидайся! – говорит.

– Ну, так будь паинькой, – говорю. – И куда вся вежливость и благодарность подевались, каким тебя в твоем Анонимном обществе обучали?

Он это мимо ушей пропустил, а сам на меня смотрит, будто продавец, который все не может решить, не всучили ли ему фальшивую десятку.

– Так с чего тебе хорошо-то, черт дери? – спрашивает снова. – Из-за ребят, а? Что сплавила их из дома?

– А вот и нет. Я по ним уже соскучилась, – говорю. Притом чистую правду.

– Чего от тебя и ждать! – говорит он и выпивает. – А тогда с чего?

– Потом расскажу, – говорю и встаю.

Он ухватил меня за руку и говорит:

– Нет, ты сейчас ответь, Долорес. Ты знаешь, я не люблю, когда ты себе лишнее позволяешь.

Поглядела я на него сверху вниз и говорю: