Долорес Клейборн

– Это какое же? – говорит, а сам положил видеоскоп на колени и на меня смотрит. Он до того ржал, что в красных его свинячих глазках слезы стояли. – Это у тебя, Долорес, на любой случай присловье есть. Так что говорят о мужьях, когда они пронырливых жен облапошивают, которые не в свое дело лезут?

– Ты меня раз провел – тебе стыдно, ты меня два раза провел – мне стыдно. С Селеной ты меня провел, а потом с деньгами, только, думается, я с тобой разобралась наконец.

– Может, да, а может, нет, – говорит он. – А вот если ты беспокоишься, что они потрачены, так перестань, потому что…

Тут я его перебила.

– А я и не беспокоюсь, – говорю. – Я ж тебе уже сказала. Ничуть не беспокоюсь.

Тут он на меня пристально поглядел, Энди, и улыбочка его мало-помалу усохла.

– Опять, – говорит, – у тебя рожа хитрой стала. Не люблю я этого.

– Сейчас заплачу, – говорю я.

Он на меня долго глядел, все пытался разгадать, что у меня в голове происходит, только думается, для него это, как всегда, тайной осталось. Опять губу выпятил и так вздохнул, что сдул на место прядь, которая ему на лоб свесилась.

– Бабы редко когда в деньгах хоть что-то понимают, Долорес, – сказал он. – И ты не исключение из правила. Я их все поместил на один счет, только и всего… Так они больше процентов приносят. А тебе не сказал, потому что не хотел слушать, как ты всякую чушь несешь. Вот и послушал, как мне всегда приходится, но хорошенького понемножку, – говорит и снова видеоскоп к глазам подносит – показывает мне, что разговор окончен.

– Один счет на твое имя, – сказала я.

– Ну и что? – спрашивает. (К тому времени будто сумерки сгустились и деревья с горизонтом сливались. За домом, слышу, козодой закричал, а ему другой откуда-то отвечает. Да и похолодало вроде. И такое странное на меня чувство нашло, будто живу я во сне, только он явью обернулся.) – Почему бы ему и не быть на мое имя? Я ж им отец, верно?

– Ну твоя кровь в них течет. Если от этого ты им отец, значит, так.

Видно было, как он пыжится понять, стоит из-за таких слов дать волю глотке или нет, и решил, что не надо.

– Ну хватит про это говорить, Долорес, – бурчит он. – Я тебя по-хорошему предупреждаю.

– Ну еще самую чуточку, – говорю я и улыбаюсь. – Про сюрприз ты позабыл, а?

Он на меня опять с подозрением смотрит:

– О чем ты бормочешь, Долорес, черт тебя дери?

– Да я съездила к человеку, который заведует сбережениями в «Северном побережье» в Джонспорте, – говорю. – Очень вежливый такой, а фамилия его Пийз. Я объяснила, что произошло, и он жуть как разволновался, особенно когда я показала ему, что книжки-то потеряны не были, как ты ему наплел.

Вот тут Джо последний интерес к затмению потерял. Сидит в дерьмовой своей качалке и пялится на меня, выпучив глаза. Лицо потемнело, а губы в белесую полоску сжались, точно шрам. Видеоскоп на колени положил и то сожмет кулаки, то разожмет, медленно так.

– Выходит, ты права не имел так делать, – говорю я ему. – Мистер Пийз проверил, остались деньги в банке или нет. Выяснилось, что остались, и мы с ним просто охнули от облегчения. Он спросил, хочу я, чтоб он в полицию позвонил и все им сообщил. Только по его лицу видно было, что сам-то он этого не хочет. Ну я и спросила, может он выдать эти деньги мне. Он справился по книге и ответил, что может. А я говорю: «Вот так и сделаем». И он мне их выдал. Вот почему я, Джо, больше за детские деньги не боюсь: они теперь у меня, а не у тебя! Хороший сюрпризик?

– Врешь! – заорал Джо и вскочил на ноги, чуть качалку не опрокинул. Видеоскоп упал на пол и разбился вдребезги. Жалко, у меня фото нет, какое у него лицо стало. Да уж я ловко его ударила – по самую рукоятку вошло. Чтоб увидеть такое на роже этого паршивого сукина сына, почти стоило вытерпеть все, что я вытерпела после разговора с Селеной на пароме.

– Нет у них такого права! – орет. – Тебе цента поганого не выдали! Даже счета дерьмового не показали!

– Ах так? – говорю. – Тогда откуда же я знаю, что ты из них уже триста долларов спустил? Слава Богу, что не больше, но все равно меня зло берет, чуть вспомню. Ты же просто вор, Джордж Сент-Джордж! Такой вонючий, что у собственных детей крадешь!

В этом сумраке лицо у него стало белым, как у покойника. Одни глаза жили, и в них такая ненависть горела! Руки вперед протянул и кулаки сжимает. Я на секунду вниз глянула и увидела солнце – от него только толстый полумесяц оставался – во всех осколках дымчатых стекол у ног Джо. Потом я опять на него уставилась – он в такую ярость пришел, что опасно было отводить от него глаза.

– На что ты триста долларов потратил, Джо? На шлюх? В покер просадил? Или и на то, и на то хватило? Что не на еще один драндулет, я знаю, потому как к прежним нового не прибавилось.