Долорес Клейборн

— Оставь меня в покое! — закричала она, отпрянув от меня. Она снова выглядела, как загнанный в угол кролик, и я поняла, что она скрывает нечто не потому, что стыдится или волнуется, — она запугана до смерти. — Я сама во всем разберусь! Мне не нужна твоя помощь, поэтому оставь меня в покое!

— Ты не сможешь уладить все сама, Селена, — сказала я. Я произнесла это тихим успокаивающим голосом, каким разговаривают с козленком, запутавшимся в проволочной изгороди. — Если бы ты могла, то уже сделала бы это. А теперь послушай меня — мне очень жаль, что ты видела меня с топориком в руке; прости меня за все, что ты видела или слышала той ночью. Если бы я знала, насколько это повлияет на тебя, я бы не ответила ему, как бы сильно он меня ни провоцировал.

— Неужели ты не можешь просто помолчать? — сказала Селена, а затем наконец-то вырвала свои руки из моих и зажала ими уши. — Я ничего не хочу слышать. Я ничего не хочу знать.

— Я не могу, потому что дело сделано и теперь уже нельзя ничего поправить, — ответила я, — но для нас с тобой еще не все потеряно. Поэтому позволь мне помочь тебе, родная. Пожалуйста. — Я попыталась положить руку ей на плечо и привлечь к себе.

— Нет! Не бей меня! Даже не прикасайся ко мне, сука! — завопила она и отскочила от меня. Она споткнулась о бортик, и я была уверена, что сейчас она бултыхнется в воду. Мое сердце остановилось, но, слава Господу, мои руки — нет. Я кинулась вперед, схватила Селену за пальто и притянула ее к себе. Я поскользнулась на чем-то скользком и чуть не упала. А когда я обрела равновесие и посмотрела вверх, Селена дала мне пощечину.

Не обращая на это внимания, я еще крепче схватила ее и прижала к себе. Подобное часто бывает с детьми в таком возрасте, многое приходится терпеть. К тому же пощечина была совсем не болезненной. Я была так напугана возможностью потерять ее — и не только морально. В ту самую минуту я была уверена, что она так и полетит через бортик вниз головой. Я была так уверена, что почти видела это. Удивительно, что я не поседела в ту минуту.

Потом она плакала и извинялась, говорила, что ни за что в жизни не хотела ударить меня, никогда, а я отвечала, что знаю это.

— Успокойся, — говорила я. А от того, что она сказала мне потом, кровь застыла в моих жилах.

— Лучше бы я утонула, мама, — сказала она. — Ты не должна была спасать меня.

Я отодвинула Селену от себя — к тому времени мы обе плакали — и сказала:

— Ничто на свете не заставит меня сделать это.

Селена мотала головой:

— Я больше не могу вынести этого, мама… не могу. Я чувствую себя такой грязной и сбитой с толку, и я никогда не смогу быть счастливой.

— В чем дело? — снова пугаясь, спросила я. — В чем дело, Селена?

— Если я скажу тебе, — произнесла она, — то, возможно, ты сама столкнешь меня в воду.

— Ты же знаешь, что нет, — сказала я. — Но я скажу тебе одну вещь, дорогая, — ты не ступишь на землю, пока мы не разберемся. Даже если мы будем ездить вперед и назад на этом пароме до конца года, вот что нам предстоит… хотя я думаю, что к концу ноября мы просто превратимся в сосульки, если еще раньше не отравимся бутербродами, которые продаются в буфете парома.

Мне казалось, что это рассмешит Селену, но не тут-то было. Вместо этого она уставилась в палубу и очень тихо сказала что-то. Из-за ветра и шума моторов я не расслышала:

— Что ты сказала, милая?

Селена снова повторила, и теперь я услышала, хотя она не говорила громче. Я сразу же все поняла, и с того момента дни Джо Сент-Джорджа были сочтены.

— Я никогда не хотела ничего делать. Он заставил меня. — Вот что она сказала.

Сперва я не могла даже пошевелиться, а когда наконец-то потянулась к ней, Селена вздрогнула. Лицо у нее было белее простыни. А потом паром — старенькая «Принцесса» — накренился. Мир и так уходил у меня из-под ног, так что если бы Селена не обхватила меня, я бы упала на спину. А в следующее мгновение я снова обнимала Селену, и она плакала, уткнувшись мне в грудь.

— Пойдем, — сказала я. — Пойдем присядем. А то нас так качает из стороны в сторону, что недолго и упасть.

Мы направились в каюту, обвив друг друга руками и прихрамывая, как парочка инвалидов. Я не знаю, чувствовала ли себя инвалидом Селена, но я уж точно. У меня только слезы выступили на глазах, а Селена рыдала с такой силой, что, казалось, у нее разорвется грудь, если она не остановится. Однако я обрадовалась, услышав, что она плачет вот так. Пока я не увидела ее плачущей вот так, я не понимала до конца, сколько чувств исчезло из ее души — так же, как и свет в ее глазах, и тело под одеждой. Мне больше хотелось бы слышать ее смех, чем плач, но я должна была вынести все.

Мы уселись на скамейку, и я позволила Селене поплакать еще. Когда она начала успокаиваться, я подала ей носовой платочек. Селена даже не сообразила сначала, что с ним делать. Она просто посмотрела на меня (щеки у нее были мокры от слез, под глазами залегли черные тени) и спросила:

— Ты не ненавидишь меня, мамочка? Правда, нет?