Должность (с аудиокнигой)

— Да, но прошло больше ста лет, — бормотал Олег Власыч, но партнер уже не слышал.

Семен Никитич резво подошел к длинным грузовикам, выстроившимся прямо на плацу и отгороженным от народа колючей проволокой. Над проволокой возвышались сооружения, напоминающие поставленные на длинные сваи эшафоты.

У грузовиков сновали рабочие, перетаскивая ящики и кули. Семен Никитич быстро отыскал глазами бригадира — потного толстяка в желтой майке. Грудь и руки заросли рыжеватым мехом и вообще он напоминал орангутанга.

— Эй! — окликнул Семен Никитич.

Бригадир подскочил, искательно улыбаясь.

— Покажи подарки, — приказал Семен Никитич.

Толстяк тут же предъявил прозрачный пакет с разноцветным содержимым. Семен Никитич пошарил в нем и выудил пачку презервативов.

— Надеюсь, самые худшие?

— Да, китайские, дерьмо из дерьма, — заверил бригадир, — Почти в девяноста случаях — импотенция.

Семен Никитич брезгливо откинул презервативы на траву и достал из пакета кусок копченой колбасы.

— Собаки отказались, — весело вещал толстяк, почесывая грудь могучей пятерней, — Почти верняк — отравление и впоследствии облысение…

— Прекрасно, — удовлетворился Семен Никитич и достал из пакета пластмассовую чашку с изображением Алильханова.

— Если налить горячее — тут же расплавится, — докладывал бригадир, — если холодное — взорвется, если теплое — отравление.

— Замечательные подарки, — искренне восхитился Семен Никитич, вытирая руки бумажным полотенцем, смоченным в уксусе. — Ну-с, начнем, пожалуй.

2

Семен Никитич взбежал на эшафот. Из толпы доносились вопли давимых, некоторые сердобольные граждане через головы передавали потерявших сознание детей, а несердобольные лезли по головам к выходу. Между живыми стояли, тараща глаза, мертвецы, толпа шарахалась от них и давка только увеличивалась.

Но были еще и такие — покрепче, понапористей, которые кричали:

— Подарки! Давай подарки!

Для них, радостно улыбнувшись, Семен Никитич и повел свою речь:

— Дорогие сограждане! Для вас Андрей Даниилович Алильханов заготовил превосходные гостинцы — голосуйте же за него!

Семен Никитич и не думал употреблять такое домашнее слово — «гостинцы», как- то вышло само собой. Улыбаясь, он скоро спустился с эшафота и дал знак рабочим. В толпу полетели кульки с презервативами, колбасой и кружками. Народ подался вперед, задние надавили, передние просели…

3

— Поздравляю, Сергей Леопольдович, — весело сказал Семен Никитич, впрыгивая в машину, — Похоже, мы на финишной прямой.

— Да, пожалуй, — раздумчиво вторил Олег Власыч, — Есть, конечно, некоторые перегибы…

— Какие такие перегибы? — прищурился Семен Никитич.

— Нет, никаких, я пошутил, — поспешил ответить Олег Власыч, — Но необходимо следить за рейтингом. Рейтинг сейчас решает все!

— Вот вы и следите, это ваша работа.

Я уже спал и ничего не слышал. Мне снился странный сон — словно я не актер провинциального театра, а деревянная кукла, и работаю в театре марионеток.

К рукам моим, ногам и рту привязаны тоненькие едва заметные нити и кто-то неизвестный, страшный, которого все в театре шепотом называют «Мастер», дергает за эти нити, и тогда я двигаюсь и говорю. И я счастлив тому, что все за меня уже решено, мне не нужно думать о том, куда пойти, что сказать, кому дать по роже — все придумает и сделает за меня Мастер. Я никогда не видел Мастера, но почему-то уверен, что онхорошийчеловек.

Но однажды в мою пустую деревянную голову вскакивает крамольная мысль: а вдруг Мастер — злодей?

Ну и что с того, меня это не касается, убеждаю я себя, а между тем плету интригу против Мастера. Я подбиваю к бунту других марионеток, но они, запуганные и смиренные, словно овцы, докладывают Мастеру. И вот надо мной склоняется — о, Боже, ведь это он — незнакомец из зеркала!

Я проснулся в холодном поту, с чувством облегчения почувствовал тепло постели. Нет, я никогда не смог бы взбунтоваться против Мастера!

Глава одиннадцатая «И ад следовал за ним…»

1

Скорый на Москву отошел вовремя, в пути был всего два с небольшим часа, Ефремыч весело вглядывался в выхватываемые мощным лучом куски мира. Напарник спал, изредка всхрапывая; ему не мешал гуд двигателя — за годы работы привыкнешь.

Блестящие от дождя рельсы привычно стелились перед глазами машиниста. Ефремыч глядел на них и думал — а ну как разойдутся в разные стороны? Отчего рельсы должны были разойтись — не понятно, но, скажу вам по секрету, это — главный страх всех железнодорожников.

До ближайшей станции было часов восемь езды и Ефремыч, не скупясь, добавлял пары. Мимо пролетали разорванные ветром леса, редкие огни. Ефремыч был из деревни, но далекой отсюда — в Смоленской области. Вспомнились родные места, жена, дети — Ефремыч улыбнулся и тут…

— Черт подери!

Метрах в трехстах впереди на путях стоял человек.

Ефремыч дал сигнал — тепловоз оглушительно засвистел. Напарник проснулся и, глянув вперед, вскочил.

— Ах ты раз…н этакий, — выругался Ефремыч: человек и не думал уходить.

— Дави, хрен с ним, — посоветовал напарник, — Самоубийца.

Ефремыч с мучительным изумлением посмотрел на него и дернул тормоз.