Должность во Вселенной

– А в учебниковые, из каталога Мессье – верите?

– В те верю.

– Вы их видели? Не фотографии с ретушью, а в натуре – в телескоп.

– Мм… не приходилось.

– Я видел. И поверьте, трудно согласиться, что эти отражаемые рефлекторами вихревые светлячки, а то и клочки светящейся ваты… поменьше, знаете, тех, что на спичку накручиваем в ухе почистить, – такие же, как и наше небо, скопления из многих миллиардов звезд.

– Допускаю. Но они – в большом небе. Во Вселенной. А здесь… как-то это выглядит игрушечно.

– Борис Борисович, а картину искажения гравитации, исходя из предположения, что в Шаре тысячи мегапарсек, вы рассчитали?

– Мм… еще нет.

– Так что же вы: верю, не верю, игрушечно! – рассердился директор. – У нас не божий храм. Извольте посчитать, если сойдется, то и спору конец.

Мендельзон удалился походкой сконфуженного бегемота. Он задал работу отделу. Три дня его сотрудники толклись в зоне с маятниковыми гравиметрами, уточняли картину искажений, мешали. Потом ринулись в выси – рассчитывать, строить графики. Как раз сегодня утром Бор Борыч принес Пецу отчет, положил на стол, молвил, пыхнув сигарой: «Вопрос остается открытым, Валерьян Вениаминович», – и удалился с тяжеловесной торжественностью.

Пец прочел – и не мог не умилиться. Нет, отчет был безукоризнен, содержал убедительные формулы и таблицы, пояснительные тексты и многомерные, сложенные гармошкой диаграммы. Но – над всем этим возвышалась фигура толстяка с сигарой и обрюзгшим лицом, коя молчаливо извещала: вот если бы я, Б. Б. Мендельзон, разделял идею, что в Шаре Галактики, то подкрепил бы ее данной проверкой, а поелику не разделяю – не обессудьте, Мендельзон применил для проверки метод последовательных приближений. Сначала он принял, что физический диаметр Шара составляет десять миллионов километров; реальные искажения поля тяготения оказались при этом на треть сильнее расчетных. Он увеличил предполагаемый поперечник до ста миллионов километров: расчет дал картину, лишь на три процента уступающую реальной. Он повысил диаметр Шара еще на порядок – и теория совпала с измерениями в пределах допустимой погрешности приборов. Все более крупные поперечники, вплоть до мегапарсек, укладывались в ту же погрешность. Вопрос оставался открытым, потому что искажения определялись переходным слоем, а не глубинами Шара.

II

– Все-таки Меняющаяся Вселенная название не из самых удачных, – сказал Пец. – Это мы впопыхах. Разве наша обычная Вселенная не меняется? Только что темп не тот.

– Ну… давайте: Быстро Меняющаяся Вселенная, – предложил Корнев. – БээМВэ.

– Марка немецких мотоциклов, – поморщился Валерьян Вениаминович.

– Событийная Вселенная, – подал голос Любарский, – эСВэ!

– Ага, это уже ближе! – поднял палец директор.

– Мерцающая Вселенная, – сказал Александр Иванович. – Тогда и название менять не надо: MB и MB.

Все трое негромко посмеялись.

Кабина замерла на предельной высоте. Корнев выключил ненужные приборы, их подсветки и индикаторы погасли, установилась полная темнота. И в ней они увидели, как «мерцания» над прозрачной крышей кабины расплываются, образуют в ядре сплошной колышущийся блеклый комок – и как он тускнеет, растворяется в ночи.

– Та-ак, – с досадой молвил Корнев, – прибыли к самой паузе…

Это было первое, что установили: существование неких Вселенских циклов. Пец, поклонник древнеиндийской философии, отождествил их с «кальпами», циклами миропроявления, Днями и Ночами первичного вселенского существа Брахмо (он же Брама и Брахман). При взгляде с крыши они следовали 10 – 12 раз в минуту – когда чаще, когда пореже. При этом яркие выразительные «мерцания» составляли малую долю цикла. В черных глубинах ядра (как правило, всякий раз на новом месте) зарождалось округлое голубоватое сияние; оно расширялось, охватывало изрядную часть ядра и одновременно накалялось; равномерный накал вдруг свертывался в ослепительные «вихринки», «штрихи» и «вибрионы» – в Галактики и звезды. Затем, посуществовав, все рассасывалось и исчезало во мраке паузы. На высоте, куда они забрались, она могла тянуться сотни часов.

– Придется пятиться, здесь не пересидим. Не отработано это у вас, – с неудовольствием заметил Валерьян Вениаминович.

– Есть, капитан! Виноват, капитан! Исправим, капитан! – по-боцмански рявкал Корнев, нажимая кнопки и щелкая тумблерами.

Александр Иванович, как ни странно, не ввязывался в дискуссии о природе «мерцаний». Во-первых, он давно раскусил Мендельзона – что для того выставление поперек всему своего мнения было способом самоутверждения, а в какой мере это способствовало истине и делу. Бор Борыча не волновало. Во-вторых, для самого Корнева вопрос не был открытым: с первых слов Пеца на совещании он уверился, что в Шаре именно Галактики и звезды, что там живет и дышит Вселенная – Вечность-Бесконечность!