Должность во Вселенной. Время больших отрицаний

– «Когда бы все так чувствовали силу гармонии! – возглаголал вдруг Буров и поднялся с кресла, чтоб лучше декламировать. – Но нет, тогда б не мог и мир существовать. Никто б не стал заботиться о нуждах низкой жизни, все предались бы вольному искусству. Нас мало, избранных, счастливцев праздных, пренебрегающих презренной пользой, единого прекрасного жрецов». Пушкин, «Моцарт и Сальери». Вы чувствуете, как мы зреем? Пренебрегаем презренной пользой, основой целесообразного поведения… ею, в частности, руководствовались и те ящеры-несуны – и определяем разумность по высокому критерию Пеца, критерию механической гармонии: чем меньше столкновений тел, тем больше разума. Так, Вэ Вэ?

Пец искоса смотрел на него: как меняются люди, как растут! Давно ли Витю Бурова взбутетенивали за нерадивость в разработке приборов, он смотрел на корифеев Корнева и Пеца снизу вверх щенячьими глазами и обещал исправиться. А теперь Виктор Федорович автор доброй половины воплощенных в систему ГиМ идей, накоротке с мирами и мегапарсеками – и может продекламировать грудным голосом перед директором не только отрывок из поэмы, но и всю поэму.

– Ну так, – сказал он.

– Ага! А теперь возьмем муравьев. Уверен, что вам доводилось наблюдать на природе, как они движутся по дорожке от своего муравейника к чужому и обратно, с награбленными яйцами – и ничего, не сталкиваются. А с другой стороны, возьмем хоккей, вид разумной игровой деятельности, часто показываемый по телевизору: как там люди-то сталкиваются, сшибаются – и друг о друга, и о забор, и о ворота. А?

– Витенька, но если бы они были слепые и дикие, – вмешалась Малюта, – то сталкивались бы чаще, а по шайбе попадали реже.

VIII

Пец тем временем вспомнил, зачем он сюда наведался, встал:

– Ну, в этом вы разберетесь сами. По-моему, критерии пользы и гармонии не противоречат друг другу, ибо какая может быть польза в столкновениях – даже в хоккее? А пока что, Буров, – он устремил взгляд на него, – за самовольное распространение информации об MB, выразившееся… вы знаете в чем – получите строгий выговор. Содеянное вами ликвидировал. Даже сегодняшняя дискуссия показывает, что вы здесь еще не разобрались, что к чему. А туда же, смущаете людей. Повторится – вылетите к чертовой матери в двадцать четыре часа, невзирая на заслуги. Много возомнили о себе. Усвоили?

– Да-а, Валерьян Вениаминович, – ошеломленно сказал Буров; щеки его как-то сразу опали, – усвоил… Понимаете, я ведь, собственно, потому… у нас здесь накопились новые снимки, а к тем привыкли, как к обоям. Я и распорядился переместить их туда, не пропадать же добру.

– А «музыка сфер»? – поинтересовался Пец.

– Она… ну-у… – Виктор Федорович смешался, – заодно.

– Между прочим, Валерьян Вениаминович, – поспешил на помощь Любарский, – я целиком поддерживаю решение Вити. Если бы вчера вечером была моя очередь дежурить, сделал бы то же самое.

– Значит, отнесите сказанное и на свой счет! – В голосе Пеца проступили раскатистые, рявкающие интонации. – Хотя от вас-то я не ожидал: солидный человек, не мальчишка…

(Любопытно, что Варфоломей Дормидонтович до сих пор обитал у директора; но время, проведенное обоими там, за вечерним чаепитием с разговором, каждый раз отдалялось на реальные недели – и получалось как бы не в счет.)

– Не угодно ли выслушать, почему я – солидный человек, не мальчишка – одобряю такое? – Экс-доцент тоже завелся: здесь не привыкли к разносам.

– Не слишком… – Пец поглядел на часы, потом на отвисшую в негодовании челюсть астрофизика. – Хорошо, давайте, только кратко.

– Ну, Валерьян Вениаминович, вы!.. Ладно. Кроме метода научного познания, которое опирается на внешние чувства, рассудок и количественную меру, существует, как вы, возможно, слышали, и образное познание мира, опирающееся на глубинные чувства…

– Слышал. Существует. Оно называется искусством.

– Да-с, именно искусством.

– Так это вы с Виктором Федоровичем изобрели еще одну музу, в компании к Мельпомене, Клио и прочим? И как ее имя? Муза Бурова? Варфоломиана Дормидониана?

Они как бы соревновались, кто кого скорее доведет до белого каления. У Пеца опыт был богаче, к тому же будучи недавно высечен замминистра, он жаждал отвести душу. Люся Малюта смотрела на обоих блестящими глазами; чувствовалось, что сцена доставляет ей удовольствие.

– Ну, знаете!.. Браво, Валерьян Вениаминович, фора, бис! Вы делаете успехи в сравнении с тем знаменитым «эх, пожрать!». А что говорить с человеком, которому медведь не только на ухо, но, вероятно, и на душу наступил?.. – Любарский отвернулся, махнул рукой.

– Уравнения Пеца, соотношения Пеца, вот критерий Пеца… – заговорил грудным голосом воспрявший за это время Буров. – Но вместе с тем существует и твердолобость Пеца, узость. Вы ретроград и консерватор, Валерьян Вениаминович, восемнадцатый век! Да, именно восемнадцатый, потому что уже в девятнадцатом было сказано «чувства добрые я лирой пробуждал». А живи Пушкин сейчас, он славил бы пробуждение в людях сильных чувств. Сильных, величественных и высоких. А вы…