Должность во Вселенной

Только в конце марта ввели в обиход ЧЛВ, часы личного времени, со сточасовым циферблатом. До этого время у них измерялось только делами. На последнем НТС главкибернетик Люся Малюта доложила, что по объему работ в январе они сделали столько, сколько в однородном времени успевают за год; в феврале, поднявшись выше, осилили работу двух с половиной лет, в марте — шести. То есть всего за квартал вышло без малого десять лет. Хоть юбилей празднуй, НПВ-юбилей. «Ну, это время характеризует число рабочих смен в наших сутках и длительность этих смен, — думал Пец. — А сколько я накрутил за эти месяцы? Годика полтора-два, не меньше… Да и что есть время?» Лишь в том и сохранил Валерьян Вениаминович календарный счет дней, что соблюдал обычай обедать, ужинать и ночевать дома. «Дом есть дом, семья есть семья, я не мученик науки, а ее работник», — в этом принципе было и упрямое самоутверждение, и стремление не дать себя целиком увлечь потоку дел, хоть немного отдаляться для взгляда со стороны.

Машина везла его по окраинным улицам, еще недавно тихим и опрятным, а теперь разбитым и запруженным грузовиками, автоцистернами, самосвалами, тягачами. Тонкий асфальт улочек не был рассчитан на нагрузку, которую ему довелось выдержать, когда развернулось строительство в Шаре; сейчас он являл жалкое зрелище. Заезжены и изухаблены были даже тротуары, лихачи пробирались по ним, когда возникал затор. Стены частных домиков, не защищенные палисадниками, были заляпаны грязью по самые окна.

Поток машин нес в Шар пачки бетонных плит, чаши раствора, звенящие пучки швеллеров, труб, арматурных прутьев, мешки цемента, доски, сварные конструкции, ящики и контейнеры, на которых мелькали названия городов, заводов, фирм (и на всех значилось: «Получатель НИИ НПВ, Катагань»), железобетонные фермы, стены с оконными проемами, балки и плиты перекрытия; в фургонах пищеторга в зону везли продукты, на прицепных охраняемых платформах тянули какие-то накрытые брезентом устройства. Над домами и деревьями стоял надсадный рев моторов, в приоткрытое окно «Волги» лез запах дизельного перегара; Пец поднял стекло, вздохнул: проблема грузопотока в НПВ начиналась здесь.

«Проблема грузопотока… Проблема координации… Проблема кадров и занятости… Проблема связи и коммуникаций… Проблема максимальной отдачи… Проблема размеров и свойств Шара… Можно перечислить еще с десяток — и все они то, да не то, все части главной Проблемы, которую я не знаю как и назвать!»

Кончились домики Ширмы, машина вышла на бетонное шоссе; водитель наддал, но тотчас сбавил скорость: полотно тоже было разбито, по нему впритир шли два встречных потока — возможности обогнать не было.

— На вертолет вам надо переходить. Валерьян Вениаминович, — сказал шофер, — вон как Александр Иванович. Его машина около Шара и не появляется, на вертодроме дежурит…

— Ну, Александр Иванович у нас вообще!.. — отозвался Пец. — А я скоро на пеший ход перейду, врачи советуют.

«А доставку грузов действительно надо более переводить на вертолеты — и чтоб прямо на верхние уровни. Тогда и шоссе разгрузится, и зона», — заметил он в уме, но тотчас спохватился, что думает не о том, рассердился на себя: опять он не над, а часть потока проблем и дел!

Впереди разрастался в размерах Шар. Внешние полупрозрачные слои его после тугого притягивания сети осели копной, но двухсотметровое ядро не исказилось, висело над полем темной сферой. Поднимающееся солнце искоса освещало землю с зеленеющей травой, бока автобусов и самосвалов, стены далеких зданий — только сам Шар не отражал солнечных лучей и не давал тени. «Вот, вся проблема перед глазами: что мы, собственно, притянули и держим сетями? Не предмет, не облако — пустоту. Даже солнце ее не освещает. Но пустота эта, неоднородное пространство, обладает всеми признаками целого: взаимосвязь внутри прочнее связи с окрестной средой. Именно поэтому и можем удержать. И этот нефизический… точнее, дофизический, признак „цельность“ — самый главный, а различимые нами свойства: переменные кванты, изменения темпа времени, кривизна пространства — явно второстепенны. А наша деятельность в Шаре и вовсе?»

Вблизи зоны эпицентра потоки машин разделялись: движущиеся туда сворачивали вправо и выстраивались в очередь у въездных ворот (Пец посмотрел: машин тридцать, нормально для утра), а из левых через каждый 10–12 секунд выезжали пустые. «Поток налажен, хорошо».

Бетонная ограда охватывала круг поперечником 380 метров, отделяла НПВ от обычного мира. За ней высился серый холм — тремя уступами. На освещенном солнцем левом боку его выделялись террасы спиральной дороги. Вершина холма уходила в темное ядро. На фоне бетонных склонов живо поворачивались стрелы разгрузочных кранов. По спирали с немыслимой быстротой мотались машины.

«Холм — это еще что, — усмехнулся Пец, — называют и „извержением Везувия“, и „муравьиной кучей“, и „клизмой с наконечником“… А ведь уникальное сооружение!»