Дом

— Это у нас пожар, у нас!

Но командир не узнал «котовца». Он обернулся:

— Дай тревогу!

Сигналист поднял трубу. Пронзительные звуки покрыли всё: треск пожара, шум толпы, плач Акулины…

И сразу же сбежались котовцы. И сразу же они привычно, молча строились колоннами повзводно. Старшины негромко командовали:

— Становись! Равняйсь! Смирно!

Изба догорала. Над лесом встало другое зарево — занимался день. Комбриг прошелся вдоль рядов:

— Т-т-товарищи бойцы, командиры и политработники! К-к-короче говоря, если мы все, всем квартирующим здесь полком, возьмемся за работу, то мы, я думаю, поставим к вечеру п-п-погоревшему селянину новый дом! А?

— Надо! — зашумели бойцы.

Аким с подпаленной бородой лежал на земле. Котовский, отмахиваясь от едкого дыма, подошел к нему:

— Товарищ, можешь показать на бумаге, какая твоя изба была?

— Была? — Аким поднял голову, бессмысленно посмотрел на Котовского. — На бумаге не могу, я так скажу! — Он вскочил. — Здесь от такочки были сенцы… туточки крылечко… ось так чистая по…половина… — Он заплакал и стал бородой вытирать глаза. — Я ж сам ее срубил… по бревнышку…

Котовский поднялся на бугор:

— По-олк, слушай мою команду! Вечером выступаем! А сейчас — за работу! Топоры и пилы — у командира саперного взвода. Гвозди получите в обозе. Там же — пакля. Разой-дись!

Аким не понимал, что такое творится. Один взвод расчищал остатки сгоревшего дома. Другие ушли в лес. Там в утренней тишине застучали топоры, запели пилы. Часто, одна за одной, валились высокие сосны. Бойцы быстро обрубали ветки, обдирали кору и на полковых лошадях везли стволы к пожарищу. Здесь их подхватывали сотни рук и укладывали по всем правилам плотницкого искусства.

Комбриг, обтесывая жирный бок смолистого бревна, спрашивал у Акима:

— Так, что ли, старик? Окно-то здесь было, что ли?

Старик, разинув рот, остолбенело смотрел на то, как с каждой минутой, точно в сказке, вырастает большой новый дом. К обеду уже поднялись высокие — о семнадцати стволах — стены. Одни котовцы ушли к полковым кухням — пришли другие, стали класть поперечные балки, стелить крышу, заделывать венцы… В стороне визжала пила-одноручка — там мастерились двери, оконные рамы, наличники… Винтовки пирамидками ждали на лугу. Котовский поторапливал:

— Б-быстрей, товарищи! Д-д-дружней, товарищи! — Он подмигивал старику. — У нас дело по-американски, как у Форда!

— Якая такая форда? — растерянно бормотал старик и ловко, как молодой, полез заплетать камышевую крышу.

К вечеру дом был готов. Народ повалил туда. Аким медленно поднялся по новым ступенькам. Они сладко скрипели. Он потрогал стены: может, он волшебный, этот в один день поставленный дом, и вот-вот развалится?

^{Комбриг обтесывал жирный бок смолистого бревна.}

Но дом стоял твердо, как все порядочные дома. Пускай окна без стекол, пол некрашеный, меблировки никакой — это все дело наживное.

На лугу заиграла труба. Бойцы стряхивали с себя стружки, опилки, разбирали винтовки, строились. Аким и Акулина выскочили из нового дома, пробежали вдоль строя вперед, к командиру.

Котовский уже сидел на серой своей лошадке. Полк ждал его команды.

— Батюшка! Родный мой, ласковый! заплакала Акулина. Она обняла и стала целовать запыленный сапог командира.

Котовский сердито звякнул шпорой, отодвинулся:

— Что делаешь, г-гражданка? — Он погладил ее по растрепанной седой голове и протянул руку Акиму. — Живите! Когда-нибудь получше поставим… из мрамора… с колоннами… А пока…

Он привстал в стременах, обернулся:

— По-олк, слушай мою команду! Шагом…

^{Котовский погладил Акулину по растрепанной седой голове.}

Застучали копыта, загремели тачанки, заиграли голосистые баяны в головном взводе; запевалы подхватили:

Пушки, пушки грохотали,
Трещал наш пулемет.
Поляки отступали,
Мы двигались вперед.

И котовцы ушли — гнать поляков, воевать за вольную Советскую Украину.

А дом — дом, конечно, остался. Он и сейчас там стоит — за околицей, на отлете, среди лугов и полей колхоза имени Котовского. Так что, выходит, не один Кирюшка — все в деревне стали котовцами. Впрочем, какой он вам Кирюшка — Кирилл Акимыч, председатель колхоза…