Дом

Почуяв неладное, за пазухой халата испуганно завозились, заверещали мыши. Некоторые любопытные попробовали высунуться наружу, но увидев, как удаляется от них земля, с крышей дома, сараем и удивлённым маленьким мальчиком возле лестницы, в страхе спрятались обратно. Прижались что есть сил к домовому, закрыли глаза и замерли, будто нет их вовсе и никогда не было. А Фома не переставал брыкаться, упорно пытаясь пнуть дым, но ноги его нисколечко не могли повредить этому тёплому молочно-белому потоку и вознесение домового вместе с мышами в небеса неумолимо продолжалось. Дым нёс их легко, словно они были не тяжелее тополиных пушинок в июне.

— Вот ведь бестелесное создание, ни пинка ему не дать, ни кулаком не хватить, — сетовал домовик, крутясь, как ухваченная за шиворот кошка. — Это всё дома проделки. Его выходки, уж я-то знаю. Ну погоди, сарай дровяной, спущусь, муравьёв на тебя натравлю. Рыжих, чёрных, всяких. Самые злые муравейники выберу. Чтоб в труху тебя изъели. Целыми днями от щекотки трястись будешь!

Домовой поднимался всё выше. Дом его стал уже совсем крохотным и вскоре затерялся среди лесов и полей. Дороги превратились в тонкие волоски. Под ярким светом месяца земля внизу лежала словно посеребрённая. Будто среди лета вдруг пришла зима и всё укрыла белая пороша. Фома дёрнулся последний раз и утих, залюбовавшись огромным ночным простором, молчаливым и таинственным. Линии горизонта словно в испуге разбегались прочь друг от друга, открывая всё новые заповедные дали, куда домовому никогда не добраться. Мыши, осмелев, высунулись в дырки хламиды и молчали, заворожённые небывалой картиной. Они, никогда не покидавшие подвал, не могли поверить увиденному и застыли от удивления и радости. Просторы распахивались перед путешественниками, словно кто-то раскатывал небывало красивую ткань: притихшие леса, сабля реки, укутанная белёсым туманом, мост, размером с былинку, росистые поля. Стая уток взлетела с далёкого озера и двинулась куда-то бесшумными чёрными точками.

— Не иначе, Урт спугнул или рыбина его, — подумал Фома.

Звёзды звенели под ветерком звонко и красиво, как крещенские льдинки. Фома запахнул халат на груди, затянул пояс. Ни одна птица не залетает в такие выси, куда занесло маленького домового. Воздух стал колючим, как в самую лютую зиму. Путешественник дохнул, изо рта вылетело облачко пара и лёгкий ветерок тут же разметал его.

Дали становились всё неогляднее и вдруг на юге открылась огромная мерцающая в ночном свете водная гладь и вокруг словно разом посветлело.

— Море! — прошептал Фома и тихо пискнули за пазухой мыши, вторя ему.

Море переливалось и играло. Фома даже с такой высоты почувствовал, какое оно тёплое и ласковое. Показалось, что он слышит шелест бегущих по жёлтому песку волн, стук камней, что переворачивает прибой. Послышался крик чаек, плеск дельфинов, шумные вздохи китов.

— Море, это там, где край света, — прошептал домовик и в тот же миг стал снижаться.

— Эй, погоди! Дай ещё посмотреть, — просил он дым, но тот продолжал спускать его вниз.

Поднялся ветер, захлопал полами хламиды, теснее прижались к домовому мыши. Столб дыма наклонился, как дерево в ураган, и стал относить Фому куда-то прочь от дома. Почуяв, что этак его может отнести куда угодно, домовой снова задёргался, засучил ногами.

— К дому неси! Слышишь? Где взял, там и положь! Не твоё, не лапай! Да куда ж ты меня тащишь-то?

Внизу мелькали какие-то совсем незнакомые места. Спящие деревни, железная дорога с паровозом, из трубы которого валил чёрный, как комья непроглядной тьмы, дым. Освещая себе дорогу фонарём, паровоз сердито загудел и исчез за лесами. Домовой хватанул ртом сажи, что выкинула в воздух машина, зачихал, закашлялся.

— Во зверюга какая страшная! Ох, и не продыхнуть после неё! Нет, конь не в пример лучше… — проговорил он осипшим голосом. За пазухой у него звонко чихали мыши.

Дым бросил Фому посреди бескрайнего поля. Путешественник, громко охая, перекатился по высокой траве и замер, запутавшись в прочных стеблях. При падении пояс его халата развязался и серые пленники, вереща, рассыпались вокруг. Домовой открыл глаза. Прямо над ним, посерёдке неба висел месяц. Фома провёл по лицу мокрой от росы рукой, сел, тряхнул косматой головой.

— Да… — протянул он. — Слазил на крышу. Вот те здрасьте-пожалте.

Он оглядел мышиное племя, которое, сиротливо попискивая, собиралось возле него. Зверьки вопросительно поглядывали на домовика, мол, что делать-то будем? Где жить-ночевать станем?

— Домой пойдём, — коротко ответил им Фома.

И они пошли домой. Добирались неделю. Спали в ямах под корнями вывороченных сосен, под мостами через неспешные тихие речки из тех, что летом воробью по колено, в душистых стогах да заброшенных шалашах пастухов. Если ночи были прохладные, Фома укрывал своих недавних врагов дырявой бородой и полами халата. Мыши, боясь остаться в одиночестве, старались ни на шаг не отставать от домового и лишь когда их маленькие лапки совсем ослабевали, начинали робко и просительно напоминать о себе. Фома останавливался, вздыхал: