Дом 4, корпус «Б»

Мацина смотрел, как инженер Павловский и Файоло собирают на мелких твердых плитках осколки и осколочки венецианского моря, остроконечные, колючие и отливающие весенними оттенками. Минуту спустя он молча принес веник и смотрел, как Файоло подметает острые осколки венецианской стеклянной песни. Потом, сделав над собой усилие, улыбнулся и сказал:

— О, я потерял уже гораздо больше! Мне жаль красивой пепельницы, но я потерял — увы! — больше, чем кусок венецианского стекла. Это моя вина… Наверное, нужно было слушать, пан инженер, как вы пытались строить новые опорные столбы жизни и мира. Кто не слушает, тот впадает в сомнолентное состояние и теряет кусочек красоты, который ему оставили женщины.

Ему нравилось и удивление Файоло, и его зубастая мужская улыбка.

— Пан Файтак, надеюсь, вы слушали, что вас ожидает в будущем, — сказал Мацина, думая все время об Ирен: пускай останется в Кошицах хоть навсегда! Хоть бы она вовсе не возвращалась! Во сне она была страшная, как выжатая тряпка.

Файоло тщательно подмел осколки венецианской красоты, собрал их на совок и отнес в мусорное ведро. Елки зеленые, это, наверное, так и есть, думал он и о себе. Как только перестанешь интересоваться будущим, потеряешь не только настоящее, но и прошлое, вот это сила! Потеряешь все три измерения.

— Ну что, сыграем?

— Что вы хотите этим сказать, пан доктор?

— Сыграем втроем, — сказал Мацина, ушел в комнаты и вернулся с бутылкой, в которой было немного ликера «бехеровка». Кроме бутылки, он держал в руках еще три стаканчика и большое модранское чудо — глиняную пепельницу, разукрашенную пестрыми узорами. Все это он поставил на стол.

— Значит, сыграем?

— Конечно, — сказал Мацина Павловскому.

— Четвертого ждать не будем?

— Не стоит, — сказал Мацина Файоло и подумал про страшную Ирен. — Не будем. И прошу вас, пан Файтак, налейте! Мне кажется, вы здесь самый младший.

— С удовольствием!

Над балконом пронесся легкий ветерок, солнце весенними переливами заблестело в стаканчиках с «бехеровкой». Ветерок зашевелил высокими антеннами, раскачал черные провода.

И тут пришла проворная молодая жена Павловского в теплом костюме из твида весенне-пастельных тонов (она должна была прийти как четвертая для игры), и Павловскому Мацина показался еще более круглым, Файоло еще более угловатым и согнутым. Но жена явилась позвать инженера, чтобы он помог ей, и Павловский ушел в лабораторию. Мацина молча сел за стол, размышляя, на каком месяце пани Павловская и что, если все будет в порядке, Павловскому придется заниматься настоящим, а не будущим человечества. Да! — подумал он еще. Этот твидовый костюм пани Павловской надо бы уже отложить, он ей теперь не к лицу. Глаза опять начали слипаться. Файоло засунул тихонько поющий транзистор под мышку. Нагнувшись, слушал приглушенную музыку, тупо смотрел в пустоту и размышлял: вот и кончилась игра в карты… Он слушал музыку с надеждой, что она поможет ему очистить мозги от «мути». На крыше веет ветерок, шевелит провода — это мысль летит день и ночь, не зная, что летит она к тебе… по солнечной стене слетела серая тень — это голубь сел на окно и заглянул ко мне, не началась ли в комнате моей весна… опадают волны, солнце озарило гладь — то из глаз твоих исходит тишина, когда ты улыбаешься мне… Вот елки-палки! — подумал он и поднялся. Постоял над спящим Мациной, не зная, будить его, чтобы попрощаться, или оставить так, пусть поспит. Жить среди пожилых — не фунт изюма, черт побери! Нет, так нельзя! — сказал он себе. И, не будя Мацину, тихонько ушел с балкона и из квартиры. Медленно, в раздумье спускался он в котельную. Мико, наверно, там, Тадланек еще топит, обучает Мико, как надо орудовать около котлов, может быть, туда спустится и Мацина, когда проснется, придет туда отдохнуть от внучек, ведь он, кажется, только оттого и ходит в котельную играть в карты… Нехорошо, если Тадланек даже намеком даст понять матери Белы, что он настал их в подвале… Это бы Белину маму ужасно расстроило.

Перевод Н. Замошкиной.

УДИВИТЕЛЬНАЯ СОБАКА