Дом 4, корпус «Б»

А я-то так обрадовался, что это не смерть, что не навязываюсь я архангелу на виноградники господни, так уж обрадовался, поверьте мне, передернул плечами туда-сюда, чтобы рубашка отлепилась от спины, осмотрелся, и воздух мне показался таким свежим, дышать стало так легко, пошел я на остановку, сел в трамвай и помчал до самой конечной, оттуда шел все в гору, только в гору, и, хоть там были не виноградники господни, а виноградники нашенские, обыкновенные, людские, мирские, хотелось мне посмотреть, как они выглядят, ведь я когда-то тоже работал на виноградниках, и были они на самом деле красивые, хорошие, я в этом толк знаю, я бы еще мог не одного свидетеля найти, что это так; вот, значит, дойду, посмотрю, что там творится, ведь весна, снега больше не будет, холодов тоже, наверное, больше не будет — ну, я и давай шагать туда, вверх на холмы, туда, к виноградникам, может, я там кому ножницы-то подарю, людей там встречу, может, кто-то будет без ножниц или у него будут тупые… Мои-то были хорошие, золингеновские, старые, но если их отточить… И так мне хорошо шагалось, здорово так шагалось, я все оглядывался, смотрел вокруг, но везде было еще пусто, ни души, виноградники неостриженные, торчат одни прутья. Ну, вот и работенка, подумал я и сказал об этом женщине, которая стояла наверху около одинокого домика, смотрела через забор на виноградник и, видать, раздумывала, по ее лицу это было заметно, что надо бы приготовить ножницы, но и то было видать, что ей неохота — не умеет она делать это, а я, значит, остановился около нее, посмотрел повнимательней и сказал, как всегда говорю:

— Да, работы здесь хватает — доброго утречка желаю!

— Чего, какой работы? Доброе утро!

— Ну, на виноградниках.

— А чего с ними делать?

Я посмотрел на нее.

Она была укутанная, как луковица.

— Чего? — спросил я только так и показал на виноградники, а сам думаю, укутанная женщина или неукутанная, она все равно как луковица. Пока луковицу и женщину не пощупаешь, ни за что не узнаешь, какая она, а если луковица мягкая, то и вкус у нее паршивый, от нее во рту вонь и весь день до вечера отрыжка… — Как чего? — говорю ей. — Не знаете? Стричь надо! Я на этом деле собаку съел, соображаю, как и когда надо стричь виноградную лозу; там, где я работал, было много виноградников, но их отобрали, выкупили, даже неплохо заплатили. А сейчас там строят, поставили высокие дома, землю вокруг всю разрыли, так что она уже сплошь мертвая, там и травинка не прорастет, даже если ей очень этого захочется. Слушайте, — сказал я ей и опять посмотрел на нее, лицо у нее было красное, выспавшееся, — слушайте, раньше, когда я вот так весной наточу ножницы, пойду на виноградник и постучу по корню, то сразу слышу, что в нем булькает. Не в каждом корне, конечно, нет, не в каждом, но где булькает, я такой корень примечаю… — Я замолчал, потому что женщина рассмеялась.

Она смеялась радостно, как солнышко.

Мне тоже захотелось смеяться.

— Мне бы пригодился такой виноградарь, — сказала она мне через некоторое время и огладила себя по груди, по бокам, по фартуку, — в самом деле такой человек мне был бы нужен, сгодился бы. — И после этого начала смотреть на меня так, будто ей стало жалко всех этих сказанных ею слов. Наверное, она подумала, что плохо выразилась, как это — она и совсем чужой старый мужик? Но как бы там ни было, мне показалось, по ее лицу мне показалось, что она, пожалуй, обидела меня, ведь мы с ней совсем незнакомые люди, как она может говорить так с чужим человеком и предлагать ему работу? Такую, которую должна делать сама?

В общем, пан брат, и ты, Рекс, послушайте еще спокойно, потерпите еще, чистой правды все равно мало слышите…

Смотрел я на эту женщину, и все в ней мне так нравилось, что я сказал:

— А оселок у вас есть?

— А это что такое?

— Ну — точильный камень!

— Есть, конечно! А зачем вам?

— Ножницы поточить. — Тут я вынул их из кармана.

Оселок у нее действительно был.

Сел я на кухне к столу, у нее там порядок, чисто, красиво, и начал точить, точу, а сам смотрю на нее, как она вертится вокруг буфета, вокруг стола, звякает посудой, и я при этом про всякое подумал: не иначе, она вдовушка или муж у нее где-то в другом месте, может быть, и дети есть, они, скорее всего, уже взрослые, потому она так и одинока. Сегодня каждый где-то в другом месте, дома почти никого нет, а хорошо ли это? Да уж хорошо или нехорошо, это видно будет позже, сразу этого узнать нельзя. Чтобы человек что-то увидел, он должен надеть хорошие очки. Собственными глазами этого не рассмотришь.

— Я так думаю, — сказал я, — что лучше всех жил мой покойный отец, самый был что ни на есть счастливый человек.

— Почему? — Она обернулась от плиты. — Почему вы так думаете?