Дом

Сосновые брусья, заготовленные на прируб к дому новой горницы, пропил, инструмент столярный и слесарный – в загон, мебель и посуду – по соседям, а потом во вкус вошел – объявил войну частной собственности по всем линиям. Все нажитое за долгую жизнь пустил по ветру и докатился до того, что перешел на «аванец».

Под печь, под раму, под крыльцо, под лодку – под все брал пятаки. И даже под гроб. Это уже он придумал нынешней весной, когда сидел на совершеннейшей мели и когда всякие обычные кредиты для него в деревне были закрыты. Вот тогда-то его и осенило.

– Аграфена, хочешь, чтобы тебя в хорошем гробу на кладбище отволокли? начал он прямо, без всякого предисловия, войдя в избу к дряхлой соседке.

– Хочу, Петрышко, как не хочу.

– Тогда давай на бутылку – будет тебе гроб по первой категории. Фирма "Петр Житов" не подведет.

Аграфена выложила на бутылку без всякого торга, а остальной утиль – так Петр Житов крестил старушонок – оказался менее сговорчивым. Нет, нет, гроб надо. Против гроба не возражаем – плохая надея на нынешних сыночков. Да ты только сперва домовинку представь, Петруша, а уж за денежками мы не постоим…

Стакан за стаканом пил Петр Житов дегтярный чай, жег дешевенькие, по доходам, папироски «Волга», а где добыть проклятый рублишко, по-прежнему не знал. Не соображала старая, замшелая башка. Да и трудно ей было соображать, когда на дворе страда и не знаешь, к кому сунуться.

Наконец он начал пристегивать старый протез. Придется, видно, топать на почту да звонить сыну, начальнику лесопункта: "Сынок, отбей отцу хоть гривенник. По случаю засухи".

Случаи – всякие праздники, всякие торжественные даты, перемены в погоде (первый снег, первая стужа, затяжные дожди, весенний разлив) – частенько выручали его.

3

– Ресторан открыт? Принимают старую клиентуру?

Петр Житов не верил своим глазам. Филя-петух, Игнат Поздеев, Аркадий Яковлев… Три заслуженных ветерана сразу. Да как! Один метнул на стол «бомбу», другой «бомбу», а третий даже «коленовал», или "тещины зубы", бутылку водки с устрашающей наклейкой, которая поступила в продажу года два назад.

– Ну, други-товарищи… – Петра Житова прошибло слезой. – Как в цирке.

– Это какой еще цирк? Цирк-то сейчас только начнется. – И с этими словами Игнат Поздеев, великий охотник до всяких забав и потех, распахнул двери.

За порог бойко, хотя и не очень твердо, переступил какой-то худявый, потрепанный мужичешко в капроновой шляпе в частую дырочку, каких навалом в ихнем сельпо.

– Не узнаешь? – Мужичешко подмигнул голубеньким, полинялым, в щелку глазом, и Петру Житову почудилось что-то знакомое в том глазе. Но все остальное…

– Нет, вроде не признаю вашей личности…

– Давай не признаю! – Игнат Поздеев, все еще скаля свои крепкие белые зубы, кинул взгляд туда-сюда. – Где у тебя перископы-то? Вооружись. Может, лучше дело-то пойдет.

Петр Житов – исключительно только ради того, чтобы поддержать игру, надел очки в черной оправе и придал своему и без того страховидному, распухшему от пьянки лицу мрачное выражение.

– Смотрите-ко, смотрите, какой маршал Жуков! – рассмеялся Аркадий. Живьем съест.

Розыгрыш наверняка продолжался бы и дальше, но его оборвал сам мужичешко, который, вдруг вскинув руку к шляпе, по-военному отрапортовал:

– Суханов-Ставров вернулся из дальних странствий. Так сказать, к пекашинским пенатам.

– Егорша?! – Петр Житов опять всхлипнул. Он вообще был слабоват теперь на слезу, а тут чувствительность его обостряли еще эти три бутылки, которыеон не сомневался – были куплены на деньги дальнего гостя.

Первый стакан – иной посуды в питейном деле Петр Житов не признавал выпили, конечно, за блудного сына, за его возвращение в родные края, и тут уж Егорша дал течь:

– Да, други-товарищи, мать-родина, как говорится, за хрип взяла…

– Пора! Ты и так сколько кантовался по чужим краям…

– А ни много ни мало – двадцать лет.

– Что? Двадцать лет дома не был?

– Да скинь ты свою покрышку! – предложил Петр Житов гостю (после стакана вина он опять зрячим стал). – Думаю, у меня уши не отморозишь.

– Да и где находишься? – в тон хозяину поддакнул Аркадий Яковлев. – Не в простой избе, а в ресторане «Улыбка».

Егорша снял шляпу – и – мать честная! – лысый.

– Да ты ведь уезжал от нас – вон какая у тебя пушнина была! Какие тебя ветры-ураганы били?

– За двадцать лет, я думаю, можно… – начал оправдываться смущенный Егорша.

– Под эту самую… под радивацию, наверно, попал? – высказал свое предположение Филя-петух.

– Да, ныне эта радивация много пуху с нашего брата сняла, – сказал Аркадий Яковлев. – Пашка Минин с флота вернулся – в двадцать два года аэродром на голове у парня.

– А я думаю, диагноз проще, – изрек Петр Житов. – В подушках растерял свой пух Ставров. – И первый заржал на всю кухню.

Против такого диагноза Егорша возражать не стал, и разговор на некоторое время принял чисто мужское направление. Везде побывал Егорша, всю Сибирь вдоль и поперек исколесил и бабья всякого перебрал – не пересчитать.

– А сибирячки… они как? Из каких больше нациев? – уточнял вопрос за вопросом Филя (он разволновался так, что заикаться начал).