Дом

В этой профессии быстрее, чем в других, и это никого не удивит, теряешь девственную непорочность. И я говорю о наивном представлении, согласно которому легко сидеть на протяжении одиннадцати часов в ожидании клиента с надеждой заработать за месяц около пяти тысяч евро. И если вас, как меня, ждет написание книги, пока половина из этих одиннадцати часов совершенно свободна, это кажется плевым делом. Но господь свидетель, что в течение двух недель, что я трудилась в Манеже, занята я была не писательством. Некоторая застенчивость, а может быть, и снобизм, мешают мне вытащить тетрадку и начать писать. А еще страх… Смутное опасение, что кто-то заметит, как я записываю мысли, и что так меня возьмут с поличным во время моего расследования. Вот так. Но и глупо отрицать тот факт, что в окружении баб, играющих на своих сотовых или переговаривающихся с кем-то по телефону, лежа на теплых диванах Манежа, трудно не дать себе погрязнуть в безделье. Сколько было выброшено пачек от сигарет? Сколько выпито яблочного сока с минералкой, просто чтобы убить время? Ремесло куртизанки заключается прежде всего в терпении.

Разговаривая со мной по телефону на следующий день, когда я впервые упомянула о Манеже, Стефану, должно быть, пришлось подавить в себе некоторое чувство вины. Пятью месяцами ранее, когда мы переходили дорогу на Скалитцерштрассе, оживленно обсуждая проституцию, я рассказала ему о статье про парижских проституток. В некоторых кварталах, и это под адекватным руководством, девушки обслуживали от восьми до десяти клиентов в день.

— Ну это же нормально! — раскричалась я. — Я уверена, что спокойно могла бы выполнить такой план.

— Ты не представляешь, что несешь, — вздохнул тогда Стефан в ответ. — Десять мужчин — это очень много.

— Узнаю, если пойду работать в бордель.

— Перестань говорить ерунду, — ответил он мне своим резким тоном, от которого казался порой таким патерналистом. — Тебе это кажется забавным, но ты бы и двух дней не протянула в борделе.

Ни он, ни я не знаем, какова была доля бравады, толкнувшая меня на этот эксперимент. Я уже не чувствую в себе той наивной храбрости, присущей двадцатилетнему возрасту. Столько всего произошло с тех пор. Но для Стефана я есть и навсегда останусь молодой и непредсказуемой самкой, у которой наполовину снесло крышу от взрыва гормонов и своей новой груди. Я представляю, как он корил себя, положив трубку телефона, понимая, что самая молодая из его любовниц живет теперь в публичном доме без присмотра в тысячах километров от него.

Пусть проституция в Германии и легальна, она подчиняется там строгим правилам, таким же, как и все самозанятые. Эта профессия не позволяет произвола, как вверху, так и внизу социальной лестницы. Девушки, как и публичный дом, обязаны с точностью декларировать свои доходы. И при всей людской честности, а в этой сфере, как и во всех остальных, она встречается редко, налеты финпола случаются довольно часто. В поиске спрятанных наличных или незарегистрированных комнат финансовая полиция способна перевернуть бордель с ног на голову и приостановить его работу. Девушке, даже красивой и образованной, будет сложно работать без регистрации в Burgeramt^[10] и номера налогоплательщика. Тупицы вроде меня, воображающие, что им никогда не придется сталкиваться с бухгалтером или стоять в очереди в налоговую, просто потому что они работают на таком поприще, где больше никто не хочет работать, очень быстро лишаются своих иллюзий. Никто не может рассчитывать на деньги, о которых государство ни сном ни духом, кроме разве что тех, кто работает на улице на счетчике у какой-то мафии.

Домоправительница, работавшая в мою первую смену, — женщина примерно шестидесяти пяти лет, говорящая на восточногерманском немецком, который мне тяжело было понять. Она была на редкость несговорчивой и отзывалась на имя Яна.

Меня особо не удивила эта дамочка, седеющий кадр, управляющий гаремом железной рукой, чье настроение меняется так же часто, как у английского кокер-спаниеля на обратном пути, любящая молчаливо покурить в темноте пустого зала. Было пять часов вечера, и мы с ней ждали вдвоем, кроме нас — никого. Две другие девушки живут здесь же, в борделе, в общежитии, предоставляемом работницам в случае необходимости, но они отсиживаются в своих комнатах до восьми часов, выходя, только чтобы попить или ответить на гипотетические звонки клиентов в дверь.