Дом

«Отче-его, всё устроено та-ак, а не иначе? — дёргал он в детстве за рукав отца, ероша пятернёй густые волосы. — И куда все де-еваются, когда уми-ирают?»

Нервничая, он слегка заикался.

Авраам отмахивался. Но Исаак был упрям. И его сводили к раввину. «Далеко пойдет, − вынес тот вердикт. — Если раньше не лишится рассудка». С тех пор отвечая на приветствие «Как дела?», он отделывался коротким: «С ума не сошёл». Исаак рано оставил игрушки, его не привлекала детская возня, большую часть времени он проводил со взрослыми за столом, до которого не доставал с табуретки, и был вынужден высоко задирать локти, упиравшиеся лишь в край, а ладонями со скрещенными пальцами обхватывать затылок. Так он замирал, прислушиваясь к разговорам, из которых выносил одному ему ведомую правду, не вставляя ни слова до тех пор, пока его не спросят. Но тогда говорил так разумно, что диву давались.

− Далеко пойдёт! − раздувался от гордости Авраам.

− Далеко! − эхом повторяла Сара.

Подрастая, он участвовал в семейных советах, и все прислушивались к нему. Он мечтал пойти в университет, изучать естественные науки и получить степень доктора философии. Но сложилось по-другому. Исаак разделил с Нестором обязанности, присматривая за квартирами. Ему это было противно. «Жертвоприношение Исаака, − скривился он, когда выбор пал на него. — Золотому тельцу». И Нестора, изнутри видя историю его выдвижения, зная, что за его спиной стоят не собственные таланты, а влияние семьи Кац, он недолюбливал. «Вам домоу-управ лапшу вешает, а вы ве-ерите, — презрительно хмыкал он, когда заходила речь о Несторе. — А куда деваться? Чтобы выжить, надо приспосабливаться, принимая всё как есть». Исаака Кац считали насмешливым и злым, и только Молчаливая знала, что прячется за его иронией.

− Люди — дрянь, − говорил он, когда они холодной лунной ночью гуляли по набережной. − Нужно быть рыбой, холодной и скользкой, чтобы не запутаться в слизких водорослях их отношений, плыть и плыть к своей цели. Хочешь быть рыбой? − Он размахивал руками, вынув их в темноте из карманов, точно больше не стеснялся больших ладоней. От смущения Молчаливая чихнула. Она уже растеряла всех ухажеров и бубенцом прокажённого носила: «Гордячка». Она жадно слушала Исаака, который казался ей необыкновенным.

− Но люди такие бедные, такие несчастные, − зардевшись, возразила она. — Странности и чудачества — не от хорошей жизни…

− Чудачества? − Исаак сунул в рот соломинку и медленно её перекатывал, точно выпускал через неё слова. − Что-то я не слышал, чтобы начальнику фигу показали. Или моему отцу. Завидуют! А должны ненавидеть. А за океаном? Только говорят по-другому. Нет, люди даже безумием схожи.

− А как же ты с ними говорил? — поднявшись на цыпочки, поправила она ему шарф. — Язык выучил?

− Выучил, только с ними говорить — будто с телевизором. Нет больше русских, немцев, испанцев, есть потребитель, говорящий по-русски, по-немецки, по-испански. Вот оно, братство человеческое, новый Вавилон!

− И башню построят?

− А зачем? Боги сами с небес спустились, в телевизоре-то удобнее. Вот ты в церковь ходишь, а с Христом что сделали? Он им про верблюда в угольном ушке, а они кресты золотят. Выходит, мы, евреи, его один раз распяли, а вы каждый день распинаете… А главное, мира не сдвинуть вот на столько, − он отметил ногтем мизинец и, выплюнув соломинку, долго смотрел, как хихикали на углу близняшки, кокетничая с мужчинами.

Братья Молчаливой едва уживались, но против Исаака Кац выступили единым фронтом.

− Своих мало? — без обиняков начал Архип. — Оставь сестру!

− Денег много, − оскалился Антип. — Возьми вон близняшек с угла.

− Денег много — подмигнул Исаак Кац. — Могу поделиться.

− Мы не продаёмся!

− А вас и не покупают.

И, сплюнув, отошёл, размахивая руками, точно срывал невидимые яблоки, которые швырял оземь.

Угрюмый седой мужчина из третьего подъезда, осторожно составляя по ступенькам инвалидную коляску, вывозил на прогулку глухонемого сына. Тот уставился перед собой, сосредоточившись на одной точке, которая перемещалась вместе с поворотами и наклонами коляски. Его небритое лицо оставалось непроницаемым. Он напомнил Молчаливой насекомое, застывшее в углу. Его кормят, поят, одевают, переносят на постель, а перед сном, сажая на горшок, обтирают мокрым полотенцем. Зачем он живет? Как проникнуть в его мысли?