Дом

− К Богу, − не задумываясь, ответил тот, подбирая рясу. В тот день Антип долго бродил по набережной, глядя на ледяную рябь канала, несколько раз переходил горбатый мост, трогая морды каменных львов, пока не вспомнил, что проиграл деньги, которые отложил, чтобы купить Виолетте подарок на годовщину их свадьбы, а значит, едва он опустится в кресло, она начнёт кружиться с неумолимым жужжанием овода, целясь укусить больнее, и ему придётся с притворным бесстрастием выслушивать её, точно глухому, а потом, когда расплачется, утешать, изображая на лице сострадание, которого не будет и в помине, и, вернувшись, с порога залепил:

− Я ухожу!

− К дружкам? − поджала губы Виолетта.

− В семинарию.

Брякнув первое, что пришло в голову, Антип решил не изменять слову. И опять сбылось предсказание Нестора — провожая Антипа, о. Мануил перекрестил его на дорогу: «Променял женилку на кадилку!»

Сумасшествие заразно, но, передаваясь, проявляется каждый раз новыми симптомами. Приятель Антипа из седьмого подъезда жил с двумя тётками, проходившими свой век синими чулками, и составлял им вечерами компанию в преферанс. Мир мог перевернуться, первый подъезд целиком поменяться с восьмым, а птицы заговорить человеческим голосом, но игровой ритуал оставался неизменным. Ровно в семь часов, ни минутой раньше и ни секундой позже, раздавался голос одной из тёток, носившей парик брюнетки, в котором слышался детский страх получить отказ: «Может, распишем пульку?» Ответом ей было шарканье стульев, треск накрахмаленной скатерти, которой застилали стол, и шуршание бумаги, на которой чертили пульку. Силы игроков были приблизительно равны, и это придавало партиям особый интерес, даже Нестор с его предвидением не мог бы угадать, чем закончится схватка, боевые кличи которой раздавались, как стук топора, обрушившегося на гильотине.

− Семь пик, − заказывала тётка, крашеная в блондинку.

− Вистую, − откликался приятель Антипа, выхаживая с неизменной присказкой: − Под игрока — с семака! − А когда, случалось перебить чужую взятку, разводил руками под укоризненным взглядом: −Лучше друг без двух, чем сам без одной.

Был тут и свой флирт.

− Что-то ты ко мне глаз запускаешь, своих что ли нет? − обмахиваясь карточным веером, отваживала его «брюнетка».

− Так свои я всегда посмотреть успею, − кокетничал он с улыбкой прожжённого ловеласа. − А карты — к орденам!

− Вы не одни, − ревниво косилась крашеная блондинка. — Кто заказывает?

− Кто спрашивает! — отвечали ей хором, и, хлопнув себя по лбу, она ещё долго шевелила губами, пересчитывая в уме возможные взятки.

Казалось, время остановилось, и он так и состарится за картами, которые по ночам приходили в образе прекрасных дам — червовой, бубновой, пиковой и трефовой, так что, занимаясь любовью сразу с четырьмя, он блаженно улыбался до тех пор, пока не обнаруживал у себя на руках ловленный мизер, тянущий на длиннющий «паровоз», и, проснувшись от этого кошмара, долго не мог понять, кто его сдал — черневшей слева шифоньер, этажерка, на которой рядом с журналами сушились носки, или он сам. Целыми днями приятель Антипа болтался во дворе, от скуки целя камнями в жирных ворон, пил пиво в беседке со случайными знакомыми, рассуждая о мировых проблемах, а, когда стрелки приближались к заветному часу, вскакивал, точно занятой человек, громко объявляя: «Извините, меня ждут тётушки!». Эта привязка к жизни, этот якорь, сместивший на себя центр её тяжести, удерживал его на плаву, позволяя переносить все беды и невзгоды, которые обрушивались на дом, отсчитывая их по своему календарю: «Это когда я заказал «десятерную», а сел без «лапы»? Нет? А, помню, помню, я тогда ещё обложил всех вистами, как правительство налогами!» Раз Антип, уже бросивший играть во всё подряд и собиравшийся в духовную семинарию, подловил его во дворе и, удерживая за пуговицу на пиджаке, долго говорил о том, что дом лежит во зле, что его надо спасать, иначе из-за греховности жильцов придёт час, когда его разрушат, рисовал апокалипсические картины, от которых у приятеля Антипа, увлечённого его пафосом, не попадал зуб на зуб. Он переменился в лице, что случалось только в крайне редких, катастрофических моментах карточных баталий, и Антип понял, что его проповедь удалась. Решив, что настал подходящий момент, он поведал о своих планах поступать в семинарию, и, заглянув в глаза, рубанул: «Поедешь со мной?» «С радостью!» − читалось на лице приятеля Антипа, который уже открыл, было, рот. Но момент оказался не совсем удачным, переведя взгляд на часы, приятель закричал: «Боже, меня заждались тётушки!», и, вырвавшись, оставил в руке Антипа свою пуговицу. И Антип, стоя посреди двора как соляной столб, обнял своё одиночество и понял, что оно сверлит дыры даже в безумии.