Дом

Не отвечая, Нестор на мгновенье сомкнул глаза, и перед ним вдруг с необыкновенной ясностью открылась вся бездна его безумия. Схватившись за перила, он едва удержался на ногах, потом сунул свёрток Прохору и, спустившись в чулан с картиной Ираклия Голубень, которая переселяла в бесплодную пустыню, раздёрнул скрывавшую её занавеску.

История от Прохора-Луки Чирина-Голубень

Вместе с книгами Прохор принял от Нестора имя и должность домоуправа. Став Лукой, он посерьёзнел, изменив привычке всё делать на бегу, засел дома, изучая записки своего предшественника. «История-«нестория»!» − водил он пальцем по строкам длинной в жизни, слагавшие всеобщую историю дома. И постепенно вошёл во вкус, рисуя в воображении картины, которые имели неясное отношение к прошлому, не бросавшие тень на настоящее. Времена не стыкуются, как рельсы, не идут по порядку, не летят вереницей птиц, не наследуют друг другу. Выливаясь в эпохи, они существуют — каждое по себе. В них живут и умирают. Одинокими и забытыми. Так думал Лука, листая домовые книги, как на иголку, наткнувшись на историю одной смерти, случившейся при Несторе. Время необратимо, с прошлым ничего не поделать, и всё же пока Лука читал, страницы тяжелели под его пальцами. Медленно переворачивая их, Лука узнавал, что раньше Елизар Аркадьевич распахивал по утрам тяжёлую оконную занавеску, но уже полгода как сломал ногу, и с кровати не встаёт. В комнате темно — дети заходят редко, разве переменить «судно» или перевернуть, чтобы не было пролежней.

«Деда, не умирай, — слышит он тогда, — уже скоро…»

И Елизар Аркадьевич понимает, что речь идёт о квартире. Семья давно стоит в очереди на бесплатное жильё, и его существование учтено в толстых домовых книгах. А недавно приходил домоуправ со змеиной головкой и клятвенно обещал своё содействие.

Елизар Аркадьевич моргает, у него наворачиваются слёзы.

Целыми днями он лежит посреди свалявшегося, бугристого белья, пропахших потом простыней и влажных от мазей марлевых бинтов. Его кормят с ложки, раз в неделю обтирают мокрой губкой, и от его постели исходит запах, который он не чувствует. Это запах старости. А, кажется, совсем недавно Елизар Аркадьевич был умён, красив и ещё не видел жизнь во всей гнетущей простоте. «Мне всё равно, с какой женщиной засыпать, — оглаживал он ладонью курчавую бородку, — но не всё равно, с какой книгой».

Елизар Коновой был звездой факультета, сокурсники смотрели на него снизу вверх, а профессора прочили большое будущее. И не ошиблись. После университета он получил кафедру, основал школу, и его имя замелькало в научных журналах. К этому времени он женился на своей аспирантке, а, когда родились дети, получил квартиру. Студенты боготворили Конового. Он рассказывал про Сократа, сняв галстук, гонял в футбол и запросто приглашал к себе домой. А потом ученики разлетелись, — теперь он встречал в журналах их фамилии, а свою нет, — дети выросли, и Елизар Аркадьевич вышел на пенсию.

А вскоре похоронил жену.

«Если бы вместо Веры… — таращится он в темноте. — И пользы было бы больше…» Елизар Аркадьевич поставил детей на ноги, справил им свадьбы, но всё равно чувствует вину. Сын вскоре развёлся, а дочь бросил муж. И они снова вернулись к отцу. С тех пор в квартире идёт грызня: дочь ругается с внуками, а сын злится, что ему некуда привести женщину, и от этого пьёт. Все разговоры — только о разъезде. Поначалу Елизар Аркадьевич пытался было воскресить прежнюю любовь. Он всю жизнь верил в слова, и ему казалось, что отношения наладятся, стоит только усадить всех за стол. Но дети отворачивались, внукам было некогда, а слова были важны только для него.

«Ничего не поправишь, — кусает губы Елизар Аркадьевич, — ровным счётом…»

И мир представляется ему огромным комом, который он катит по мокрому снегу: вначале легко, но снегу налипает всё больше, и, наконец, шар замирает — его не сдвинуть и на мизинец.

По средам приходит врач, живущий в доме немолодой человек, который, однако, пожав руку, представился Маратом, перевернув Елизара Аркадьевича, делает укол, а он затылком чувствует, как все с отвращением косятся на его жёлтое, ссохшееся тело. Отойдя в угол, врач долго шепчется с домашними. А какой секрет — кости у стариков срастаются плохо, и Елизар Аркадьевич знает, что не поднимется. К тому же, его парализовало. Перед уходом врач поправляет подушку, облокотившись о которую, рекомендует ему самостоятельно есть, а Елизар Аркадьевич силится улыбнуться.

Но улыбка выходит кривая.

В начале болезни он ещё брался за книги. Надев очки, перелистывал знакомые с юности страницы, но теперь они представлялись пустыми и лживыми. Они повествовали о чём-то незначительном, постороннем, не имевшем ни малейшего отношения ни к его жизни, ни к его смерти.

«Всё не так…» — раздражённо ворчал он и с ожесточением бросал книги на пол.

Но время умирало медленно, чего только не передумаешь бессонными ночами.

«Что если смерть, как и жизнь, у каждого своя? — глядел он в потолок. — Что если только мне видится всё мелким и ничтожным?»