Дом

Злой декабрьский ветер налегал на стёкла, бросая из темноты горсти липкого снега. Заменяя тосты, каждые полчаса били часы. Прикончив спиртное, уже вывернули карманы, но наскребли всего на поллитровку.

— Эх, продать бы что… — почесал затылок Петров.

— Можно телевизор, — не раздумывая, предложил Сидоров. — Только моя не даст.

Осторожно покосились на хозяина:

— Может, твой, Иваныч, всё равно смотреть нечего?

Иванов замахал руками:

— А футбол?

От обиды у него покраснело лицо.

— Ладно, не кипятись, — похлопали его по плечу, — забыли, что болельщик.

И снова решили выпить. Заскрежетав вилками в пряном рассоле, зацепили по кильке. Хозяин разлил последнюю бутылку, за горлышко опустил под стол. Но распрямиться не смог — схватившись за сердце, повалился с выпученными глазами. «Иваныч!» — бросился Петров, задирая спиной бахрому у скатерти. Изо рта у Иванова шла пена, он лежал без движения посреди поваленных бутылок. Сидоров вызвал «скорую», а, когда приехала, метался по кухне, как челнок, пытаясь угостить водкой санитара. От укола щёки у Иванова порозовели, и, когда увозили в больницу, он пришёл в себя. «Ты на нас рассчитывай, — семенил рядом с носилками Петров. — Передачи там, ну, и если кровь понадобится…» У него тряслись губы, он то и дело промокал рукавом залысины. Спустившись к подъезду, растерянно топтали ледяное месиво, провожая взглядом отъезжавшую «скорую». Возвращаться было некуда, и решили поехать в больницу. Донимая заспанных сиделок, долго ждали врача.

— Ну как? — бросился ему навстречу Петров, у которого за спиной маячил Сидоров.

— А вы кем ему приходитесь? — прикрывшись ладонью, зевнул врач.

— Братья, — не моргнув, соврал Сидоров.

Врач уставился в стену:

— У него обширный инфаркт. Делаем всё возможное.

Вышли, подняв воротники. Слепил мокрый снег, редкие машины обдавали грязью. Пока брели домой, молчали, и только в подъезде обнаружили, что промёрзли до костей.

— Приличные люди умирают летом, — ляпнул вдруг Петров.

Но Сидоров не удивился:

— Выпить бы…

И опять вспомнили, что нет денег.

Была глухая ночь, но расходиться не хотелось.

— Жаль, он ключ не оставил, — щёлкнув зажигалкой, тихо сказал Петров.

Сидоров отмахнулся:

— Да его замок можно ногтем колупнуть.

На мгновенье обоим стало неудобно, точно их застали за ограблением могилы.

— Мы же только своё допить, — опустил глаза Петров.

— Иваныч бы простил, — выбросил окурок Сидоров.

С замком провозились целый час.

— Прикрой дверь-то, — прошептал Сидоров, вешая в прихожей мокрое пальто. — Подумают, воры.

— Да кому думать-то? — огрызнулся Петров. — Кругом свои.

В комнате было темно, но свет включать не стали, ограничились ночником.

— За Иваныча, — поднял стакан Петров, держа вилку с килькой. — Даст бог, выкарабкается.

— Земля ему пухом, — не чокаясь, выпил Сидоров.

Передёрнув плечами, покосились на полный стакан.

— Давай уж, и его, — хрипло предложил Петров.

Звякнув о зубы вилкой, Сидоров разлил поровну. Но пить повременили. Вынув сигареты, долго молчали, наблюдая, как в зеркале плывёт дым.

— Эх, жизнь! — едва не расплескав стаканы, стукнул вдруг кулаком Сидоров. — Я, когда сидел, всё ждал: вот выйду, заживу как человек… А что вышло? Нет, без любви — хоть в могилу!

Петров закашлялся и, прочистив горло, стал теребить покрасневший нос:

— Не скажи, Сидорыч, раньше мы покойней жили, никуда не спешили, будто два века намерили… — он опять закашлялся. — Это теперь всё рвут.

— А куда рвут? — гнул своё Сидоров. — Вон, Иваныч свалился, и ничего ему больше не надо.

Он всё больше мрачнел и, опрокинув стакан, ждал, пока в горло стечёт последняя капля.

— Для него и футбол кончился, — не отставал от соседа Петров, уставившись сквозь гранёное стекло, которое моноклем увеличивало глаз.

И тут обоим пришла одна мысль.

— В конце концов, за него же пьём, — покосился на телевизор Сидоров.

— Иваныч бы понял… — эхом отозвался Петров, не отрывая от щеки пустой стакан.

Обхватив телевизор с боков, осторожно спустились по лестнице, отдыхая после каждого пролёта. Толкнув спиной парадную дверь, протиснулись в щель. На улице по-прежнему хлестал ветер, над вывеской «24 часа» со скрипом качался фонарь. Продавец втрое заломил цену, но торговаться не стали.

— А всё же хороший мужик был Иваныч, — пригубив из горлышка, передал бутылку Петров.

— Светлая ему память! — взболтнул её Сидоров.

Где-то загромыхал трамвай, в подъезд бездомным котом вползал рассвет, поднимаясь по ступенькам, лизал грязные половики. Снег перестал, и казалось, что погода разгуляется.

— А ведь, и правда, страшно, когда человеку некуда пойти, — ковыряя краску на батарее, пробормотал Петров.

— Ты про что?

Петров провёл пальцами по железным рёбрам, батарея глухо застонала:

— Это я так, разговор поддержать…

Как ни тянули, а под утро в бутылке показалось дно.

— Надо бы его навестить… — едва шевелил языком Петров.

— Кого? — хватаясь за перила, вытаращился Сидоров.