Дом ангелов

Когда врачи раздели Антонена и очистили его, точно луковицу, снимая щипчиками прилипшие к телу лохмотья с величайшей осторожностью, чтобы не содрать кусок кожи с майкой или носком, их глазам предстало живое мясо, все в трещинах и язвах. В длинных густых волосах вши кишели так, что им было тесно. Исходивший от него запах гнили был настолько невыносим, что врачам и санитарам пришлось работать в масках. Мелкая живность гнездилась на всех волосистых частях — лобковые вши в паху и под мышками, блохи на ногах, парша на торсе. Волос на лобке не осталось — их сгрызли насекомые. Его тело было одной большой язвой, кишащей червями и крошечными крабами: вся эта живая пыль покрывала его остов, создавая броуновское движение мошек, личинок и прочей гнуси. Врачи были потрясены и сделали десятки снимков, прежде чем приступить к обработке. Антонена положили на мешковину и осторожно опустили в металлическую ванну с крезолом и другими дезинфицирующими препаратами — бетадином, противогрибковыми, бактерицидными. Он отмокал в ней целый день; тем временем ему обрили голову машинкой, вызвав ливень гнид. Сотни задохшихся насекомых всплыли на поверхность, образовав живой ковер, который медики собрали в контейнеры. В этом растворе, регулярно подогреваемом, он пролежал семь часов. Потом, с бесконечными предосторожностями, его вынули и поместили в палату интенсивной терапии. Ему выбрили все тело и крошечными щипчиками извлекли яички и личинки из множества открытых ран. Его искусанная кожа напоминала терку для сыра и рвалась от малейшего прикосновения. Он едва избежал ампутации большого пальца, на котором воспалилась ранка от колючей проволоки. Он был истощен, обезвожен, страдал авитаминозом, осложненным кандидозом, кровь его кишела паразитами, в пищеводе образовался абсцесс, не говоря уже о тяжелейшей анемии. Молодость спасла его, и через месяц он встал на ноги. Хорошо, что он хотя бы не пил и избежал цирроза и гепатита С. Его поместили в общую палату на шестерых, где каждый лежал в выгороженном боксе. Выходить было запрещено, за столом не давали ни вилок, ни ножей.

Вскоре его вызвали к больничному психиатру Пьеру Криптофилосу, специалисту по православному богословию, внуку эмигрантов из Салоников. Он был не из тех озабоченных бородачей, что часто встречаются в профессии и выслушивают вас, хмуря брови, словно говоря: что бы вы ни рассказывали, я псих похлеще вас, и не пытайтесь меня впечатлить. Человек он был еще молодой, спортивный, с ирокезским гребнем на голове, и все время смеялся. Он смеялся, чтобы снять тревогу: «Вы псих? Я тоже, это не важно, поговорим на равных». Поначалу Антонен не раскрывал рта; врач предлагал ему партии в шашки, в джин-рами, пока не вытянул из него наконец несколько слов. Когда же плотину молчания прорвало, Антонен рассказал все, от происшествия в Австрии до своих поползновений к геноциду, не пропустив ни неудавшихся попыток, ни страсти к Изольде, ни ареста и лживого признания. Психиатр время от времени что-то записывал, изо всех сил стараясь не показаться ни удивленным, ни шокированным. Он кивал, будто мог все понять, все простить. Однажды вечером он встал и присел на край стола.

— Если бы я должен был объяснить ваши действия, то мог бы дать вам несколько толкований: например, ваша одержимость чистотой трансформировалась в эстетику мерзости, или же, не сумев убить клошара, вы решили убить самого себя, сделавшись для себя объектом отвращения. Но я предоставляю вам найти ответы самому. Вы познали упадок прежде славы. Не попробовать ли вам обычную жизнь?

В итоге он его попросту спровадил:

— Новому руководству надоел мизерабилистский имидж этой больницы. С него довольно голодранцев, бродяг и калек. Вы совершенно здоровы, старина. Разбирайтесь сами с вашими мелкими горестями, а на улицу выходите разве что выпить кофе или погулять. Я подам вашу кандидатуру на бесплатную квартиру на два года, пока не придете в норму.

Антонен стал любимцем центра. Теперь у него была отдельная комната, которую он убирал с маниакальной тщательностью. Он снова стал прежним пай-мальчиком. Иногда он вмешивался в конфликты, защищая самых слабых от зверств заправил, взял под опеку полного мужчину с женскими грудями, которого все звали «сисястой толстухой», оберегая его от попыток изнасилования. Он мог угомонить разгулявшегося дебила, успокоить вопящего в бреду энцефалопата. Принимал участие в психологических тренингах, стараясь своим примером помочь другим противостоять отчаянию. Каждое утро на рассвете за окном щебетал дрозд, приветствуя наступающий день долгими мелодичными трелями. В этой песне Антонену слышался призыв новой жизни и обретенного здоровья.