Дом англичанина. Сборник

— Простите, но я, кажется…

— Тогда дайте адрес Блю. Мне нужен сам Блю.

— Простите, но я боюсь, что…

— И вы не имеете понятия, где он? — Голубые глазки мистера Смита сверлят Томлина немигающим взглядом, чересчур свирепым даже для следователя, допрашивающего подозреваемого в убийстве.

Взгляд этот тревожит Томлина, как взгляд маньяка с непостижимым ходом мыслей. Но кое-что в мистере Смите его еще больше смущает. У него нелепо маленький рот — крошечная складочка под мясистым носом, — и он все время шевелится. Ответит Томлин — мистер Смит жует, будто пробует слова на вкус, а после каждого своего слова вытягивает губы, словно свистеть собирается. Сейчас он как раз складывает их и тянет, так что ротик уже похож на присосок у спрута.

Томлин как заметил этот рот, так уже ни на что другое смотреть не может. Он даже толком не понимает вопросов. На него будто затмение нашло.

Старичка он ничуть не боится. Просто он тушуется, не будучи в состоянии его понять. В детстве, когда, бывало, его с наслаждением изводил брат, он не обижался на то, что тому так весело, но страшно удивлялся, даже поражался и был готов на все, лишь бы поскорей избавиться от ужасной неловкости, — вот и теперь ему не по себе, и он не знает, как полагалось бы вести себя с такого рода загадочным и неприятным для него субъектом. Он мечтает только куда-нибудь его деть или куда-нибудь от него деться.

— Я, — удается ему наконец выдавить, — получил от него письмо.

— Откуда?

— По-моему… по-моему, из Эйре.

— Из Эйре? — Тут мистер Смит заинтересовался. Брови высоко вздернулись. — А какой адрес?

— Адреса нет, но штемпель Эйре.

— А марка?

Но так как Томлин не отрывает глаз от его рта, то и не понимает сути вопроса, пока мистер Смит наконец не повышает голос и не орет ему, как глухому:

— Марка!

— Марка… ах, марка… Марку я, по-моему, не заметил.

— Конверт есть?

— Нет.

Мистер Смит опять присвистывает бесшумно и в последний раз буравит Томлина взглядом. Выражение у него не презрительное, а скорей любопытное. Он, кажется, спрашивает себя: «Что это тут еще за вещь, что за предмет?»

Затем, пожевав губами, он отводит глаза. И вдруг оживляется:

— Эйре… вот оно что. Ясно. А я и не сообразил… — И уже Томлину: — Большое вам спасибо, мистер, э… — и бросается к своему такси. Томлин падает в кресло.

«Интересно, — недоумевает он, — что взбрело в голову этому типу? — и он глубоко вздыхает. — Зато я хоть не выдал бедную Флори».

Уборщица влетает в великом негодовании, которое она обращает на Томлина. Она негодует на всех и на вся, особенно же на Томлина.

— Куда ребенка подевали?

— Какого ребенка?

— Какого! — вопит она. Ребенка она любит за то, что Флори поит ее и жалуется ей на Томлина. — Он в саду был, а коляска пустая!

И действительно, не только ребенок, но и сама Флори исчезла. И лишь со слов молочника известно, что она, простоволосая и без пальто, бежала задами с ребенком на руках.

— Я ее спрашиваю, что случилось, а она не остановилась даже, — сообщает молочник.

Было это два года назад, и больше Томлин не слыхал про Флори.

И когда вечерком один в своем сверкающем жилище, уютно убранном отличной экономкой, из тех, что охотней всего наймутся к домовитому порядочному холостяку, Томлин жарит тосты и разворачивает «Таймс», он испытывает невыразимое чувство благодарности, Он признается наконец самому себе: «Да, разумеется, я овца, я абсолютная овца. Но это ведь просто счастье!»

Агата Кристи (1891–1971) СВИДЕТЕЛЬ ОБВИНЕНИЯ

Невысокого роста, худощавый, элегантно, почти щегольски одетый — так выглядел мистер Мейхерн, поверенный по судебным делам. Он пользовался репутацией превосходного адвоката. Взгляд серых проницательных глаз, видевших, казалось, все и вся, ясно давал собеседнику понять, что тот имеет дело с весьма неглупым человеком. С клиентами адвокат разговаривал несколько суховато, однако в тоне его никогда не было недоброжелательности.

Нынешний подопечный Мейхерна обвинялся в преднамеренном убийстве.

— Моя обязанность еще раз напомнить вам, что положение ваше крайне серьезно и помочь себе вы можете лишь в том случае, если будете предельно откровенны.

Леонард Воул, молодой человек лет тридцати трех, к которому были обращены эти слова, сидел безучастный ко всему происходящему, уставившись невидящими глазами прямо перед собой, и прошло некоторое время, прежде чем он медленно перевел взгляд на мистера Мейхерна.

— Я знаю, — заговорил он глухим прерывающимся голосом. — Вы уже предупреждали меня. Но… никак не могу поверить, что обвиняюсь в убийстве. К тому же таком жестоком и подлом.

Мистер Мейхерн привык верить фактам, ему чужды были эмоции. Он снял пенсне, не спеша протер сначала одно, потом другое стеклышко.

— Ну что ж, мистер Воул, нам придется потрудиться, чтобы выпутать вас из этой истории. Думаю, все обойдется. Но я должен знать, насколько сильны улики против вас и какой способ защиты будет самым надежным.