Дом англичанина. Сборник

Питер изумленно посмотрел на нее. Неужели она вот так с ним заговорила? Женщина… возможно ли? Конечно, он знал, что есть на свете так называемые дурные женщины. Но она сама с ним заговорила… нет, все-же это поразительно; и почему-то это не связывалось с понятием «дурная».

— Пойдем со мной, — вкрадчиво сказала она.

Питер кивнул. Ему не верилось, что все это на самом деле. Женщина взяла его под руку.

— А деньги у тебя есть? — озабоченно спросила она.

Опять он кивнул.

— На тебя поглядеть — вроде как с похорон идешь, — сказала женщина.

— М-мне одиноко, — объяснил Питер.

Он чуть не плакал. Ему даже захотелось расплакаться — расплакаться, и чтобы его утешали. Голос его дрожал.

— Одиноко? Вот чудно. С чего бы это — такой красавчик, и вдруг одиноко ему.

И она засмеялась многозначительным смешком, в котором вовсе не слышалось веселья.

В спальне у нее свет был тусклый, розоватый. Попахивало духами и нечистым бельем.

— Обожди минутку, — сказала она и скрылась за дверью, где-то в глубине своего жилища.

Питер сидел и ждал. Скоро женщина вернулась, теперь она была в кимоно и домашних шлепанцах. Она села к Питеру на колени, обняла его и принялась целовать.

— Миленький, — сказала она хрипло. — Миленький.

Глаза ее смотрели холодно, неласково. Дыхание отдавало недавней выпивкой. Вот так, вблизи, лицо мерзкое, отвратительное.

Питеру показалось, только сейчас он впервые увидел ее — увидел и понял по-настоящему, до конца. Он отвернулся. Вспомнилась дочь пэра, что подвернула ногу на дорожке, и одинокая сиротка, и молодая вдова, чей ребенок едва не утонул в Круглом пруду; вспомнились Воркующая и Та, что с хрипотцой; и он разжал руки, обнимавшие его шею, оттолкнул женщину и вскочил.

— Из-звините, — сказал он. — Я п-п… я з-заб-был… М-мне надо…

Он схватил свою шляпу и пошел к двери.

Женщина побежала следом, схватила за руку.

— Ах ты паршивец! — взвизгнула она. Посыпалась чудовищная, гнусная брань. — Пригласил девушку, а теперь не заплативши — да удирать? Ну нет, не уйдешь, не уйдешь… Ах ты…

И опять брань.

Питер сунул руку в карман и достал аккуратно сложенную бумажку, что навязала ему Воркующая.

— П-пустите меня, — сказал он и отдал женщине деньги.

Она стала подозрительно разворачивать бумажку, а Питер шарахнулся прочь, хлопнул дверью и сбежал по темной лестнице на улицу.

Джон Бойнтон Пристли (1894–1984) ДРУГОЕ МЕСТО

Неподалеку от Вакдена, в верховьях Уорфа, в долине среди высоких торфяных холмов лежит Хаббер-холм — прелестное крошечное местечко: старая церковь, паб и мост через Уорф, в пору таяния снегов довольно полноводный. Летом он обычно мелеет, и тот, кто после двухчасовой прогулки дожидается открытия паба, может скоротать время на мосту, глядя, как блестит и играет вода. Когда я подошел, там уже стоял коренастый черноволосый человек лет сорока, явно чем-то разочарованный; он мрачно смотрел вниз и жевал потухшую сигару. «Неужели Хабберхолм ему не понравился?» — подумал я и заговорил с незнакомцем.

Мы обменялись мнениями о погоде и о красотах здешней природы, а затем я попытался удовлетворить свое любопытство. Я сказал, что Хабберхолм моя давняя любовь и я непременно приезжаю сюда хотя бы раз в год.

— Правильно делаете, — отозвался он, — хорошо вас понимаю.

— Между том, — заметил я, — у вас такой вид, словно Хабберхолм вас разочаровал.

— Вы знаете, так оно и есть, — медленно ответил незнакомец. Голос у него был низкий, глуховатый, а выговор иностранный — американский или канадский. — Только не в том смысле, в каком вы думаете, сэр. Тут все в порядке. Лучше не бывает. Но мне его так описали, что я решил: это то самое место, которое я ищу. А оказалось, совсем не то.

Он умолк и принялся раскуривать свою сигару, считая, очевидно, что сказал вполне достаточно. Потом, чтобы я не вздумал усомниться в его дружелюбии, спросил, где я остановился.

Выяснилось, что мы оба будем ночевать по соседству, в чудной деревушке под названием Кеттлуэлл, но в разных гостиницах. Мы поболтали еще немного и направились в Кеттлуэлл; я предложил вместе пообедать, и он — правда, не сразу: пришлось подчеркнуть, что я старше и, кроме того, я дома, а он все-таки за границей, — согласился быть моим гостем. На обратном пути я узнал, что его зовут Харви Линфилд, он инженер из Торонто; был женат, но развелся; у него есть маленькая дочка, она сейчас живет у его сестры. Говорил он довольно охотно, и, как видно, был рад собеседнику, но при всем том чувствовалось, что он разочарован или сбит с толку и на душе у него пасмурно.

После обеда мы перешли в небольшую гостиную, находившуюся в полном нашем распоряжении, закурили сигары и выпили отличного ржаного виски, которое Линфилд принес к столу в знак благодарности за гостеприимство. Тут, наконец, я осмелился намекнуть, что, по-моему, он чем-то расстроен. Я не скрывал своего любопытства.

— Значит, вы решили, — напомнил я ему, — что Хабберхолм — то самое место, которое вы ищете. — И я выжидающе посмотрел на него.