Дом Анны

Ирина (смотрит пристально): – Как себя чувствуешь?

Владимир: – Благодарю (делает глоток). Я уже совсем в порядке.

Ирина: – Ты знаешь, я читала твою книгу. Не знаю, последняя она или нет. «Среди волков».

Владимир: – Последняя. Роман.

Ирина: – Мне кажется, что он очень жестокий. Даже как-то чрезмерно.

Владимир: – Не понравился?

Ирина: – Ты знаешь, понравился, но…Тяжело все это. Зачем столько негатива?

Владимир: – Чтобы передать жестокость жизни, слово писателя должно быть в тысячу раз более жестоким, более ужасным. Понимаешь?

Ирина: – И циничным?

Владимир: – Несомненно.

Ирина: – Почему?

Владимир: – Жестокость. Вот, что может растревожить сытое и благополучное существование. Заставить задуматься о жизни. Кто ты, куда ты идешь. Зачем живешь…Сильные эмоции. Смех расслабляет душу. Жестокость укрепляет. Держит ее в тонусе…

Ирина: – А мнение родных, близких – тебе важно? Что они скажут?

Владимир: – Может наступить момент, что даже самые близкие люди перестанут разделять твое мнение. С ними больше невозможно будет говорить… И ты будешь чувствовать, что обращаешься к каким-то совершенно чужим тебе людям. Но ты должен быть сильным. Ты сам себе цензор, сам себе – судья…

Если от того, что ты делаешь у читателя мурашки по коже. Если он живет рядом с твоими героями, и проживает еще одну, новую жизнь вместе с ними, то ты попал в цель….Жизнь, еще более значительную и невероятно-красивую, чем та, которой живут они. Твой цензор – твое сердце. Разве нет?

Умолкает.

Ирина: – Ты слышал?

Владимир: – Что?

Ирина: – Юрий умер.

Владимир: – Умер? Как? Когда? …Он ведь пил много?

Ирина: – Да. Он мне звонил в этот день, но, к сожалению, мы не поговорили. Я телефон дома оставила… А перезванивать было поздно, да и номер его не сразу узнала. Подумала, ещё перезвонят… Но уже было поздно. Повесился он. Мы с ним расстались в мае… Очень тяжело… Всё опять же из-за его невменяемых состояний и пьянства…Вот, две недели назад похоронили.

Владимир: – Повесился… (встает, ходит по комнате) Жутко. Эх…Думаю, что ему уже никто из людей не смог бы помочь. Горько, ох, как горько… На войне цеплялись за жизнь, как могли…А он…Демоны его сожрали. С потрохами.

Ирина: – С женой он еще до войны развелся….Дочь у него красивая. И жена. Если бы я знала, что ничего не изменится…Надеялась…Думала, что можно помочь…Бесполезно. Он постоянно гневался, раздражался, был часто в какой-то ужасающей депрессии. Он и кисть уже не брал в руки в последнее время… Только стакан.

Владимир садится назад в кресло. Молчат.

Владимир: – Я хочу, чтобы мою книгу услышали…Пишу новую…

Ирина: – Новая? О чем?

Владимир: – О людях на войне. Понимаешь, эта война – ее будто нет. Она где-то там, далеко…Вроде как она и не касается никого. Но ведь она касается. Гибнут люди – чьи-то отцы, сыновья, братья, привозят гробы. И все как-то незаметно…Почти тайно. И газеты стараются писать редко и скупо. А в столице жизнь идет своим чередом. До войны восемь тысяч километров. Мы завязли в ней, как мухи в паутине, и даже не стараемся выпутаться. Вместо того, чтобы разрубить паутину или уничтожить паука, мы посылаем туда новых мух. Такой непростой враг…Они сражаются не ради территории…

Ирина: – А ради чего? Ради идеи?

Владимир: – Ради идеи. Они хотят построить царство Божества, которому они подчиняются, на земле… Мы им помеха. Их Бог абсолютный деспот. Он создал их по своему произволу. И в его мире они лишь слепые орудия в его руках. Ничего более. Единственный закон бытия для Бога есть Его произвол, а для человека – слепой неодолимый рок. Чтобы они не делали – это делают не они, а их Бог.

Ирина: – Что за странная вера?

Владимир: – Какая есть…Искусство запрещено. Любое. Нет ничего. Все подчинены одинаковым правилам, которые исключают всякую самостоятельную жизнь…Многие из правил совершенно нелепы. Иной раз кажется, что ты воюешь с безумцами, и не с людьми вовсе, а с биороботами. Да и зло у них сотворено Богом…(умолкает внезапно)….

Ира, я матери не сказал – я был контужен. Ей сказал, что не было ранений, что все хорошо…А я почти месяц пролежал в госпитале…Никто не знает об этом.

Ирина: – На улице – это было из-за этого?

Владимир кивает.

Пауза.

Ирина: – Владимир…

Владимир: – Да…

Ирина: – Я хотела спросить…Но не решаюсь…(смущенно). Просто этот вопрос меня мучает. Не знаю, почему….

Наверное, потому что это самое страшное для меня.

Владимир: – Хочешь спросить – приходилось ли мне убивать?

Ирина: – Да…(с трудом). Как ты понял?

Владимир: – Вот и мать спросила об этом же… Твой вопрос…

Твой вопрос…

Встает, нервно ходит. Закуривает: – Тут можно курить?

Ирина: – Да. Кури….Прости. Можешь не отвечать. Это дурное бабское любопытство.