Дом без родителей

С облегчением слышу сигнал на обед...

Такое бывает только в детдоме. Прибежали девчонки-первоклассницы, принесли находку, попросили ее "вылечить". Они нашли на улице резинового надувного Чипполино. Большая, красиво раскрашенная игрушка была вся в проколах и порезах. Какой-то семейный ребенок натешился и выбросил. А наши разве мимо пробегут, если увидят брошенную на земле игрушку? В спальнях у этих девчонок есть шикарные куклы, которым, я уверен, могли бы позавидовать бывшие владельцы Чипполино. Но все-таки им надо подобрать то, что под ногами, из-за "комплекса обделенности". Шикарные куклы им выданы, то есть не совсем свои. А эта игрушка подарена судьбой, она безраздельно своя, не казенная.

Я думаю, как же вылечить Чипполино. И нахожу простой рецепт. На каждый порез, на каждый прокол вместе с девчонками наклеиваю полосочки лейкопластыря. Множество белых черточек появляется на физиономии, на теле, на руках и ногах озорного "лучишки". Надуваем игрушку. Она округляется, будто оживает. Девочки, ликуя, уходят с Чипполино. А я убираю лейкопластырь в медицинский шкафчик. И жалею, что все так быстро кончилось. Мне понравилась эта "реанимация"...

Мой кабинет стал для некоторых ребят школой сопереживания. Они здесь как в театре. Пришел, например, Валера - проткнул руку, когда открывал перочинным ножом банку сгущенки. И зрители ахают, охают, восклицают, комментируют каждое мое движение, пока обрабатываю рану и накладываю повязку. И Валера "на миру" держится геройски, бравирует:

- Мне так весело было, когда это случилось! Гляжу на руку и смеюсь!..

Или Димка пришел с клещом, впившимся в шею. Зрителям снова повод поохать, посочувствовать. Смотрят, раскрыв рты, и недоумевают: почему я сразу не удаляю клеща, а для чего-то ищу бензин. Поджечь я его, что ли, решил? Так ведь обгорит шея у Димки!..

Порой мне кажется, что милосердны они только здесь, в кабинете. Хотя это, конечно, преувеличение. Но зная про их бесконечные драки, их грубые наскоки друг на друга, обрабатывая их, поцарапанных, пораненных и даже покусанных (Алешку-первоклассника дважды за день укусили), невольно думаешь, что иного места для милосердия, кроме кабинета медицинского, они не знают. Тянет же их все-таки к доброте, к жалости. Приходят, стоят, вздыхают хором. Почему же для них жалость - понятие вроде бы пространственное, внешнее, а не душевное? Здесь можно другого пожалеть, а за дверью - ни за что...

Ленка молча разглядывает меня и тяжко вздыхает. Я тоже себя осматриваю. Вроде все в порядке. Что же она так уставилась?

- Вы разве глупый, Сергей Иванович? - говорит Ленка, изучив меня.

- Всякий бываю. Но вообще-то не жалуюсь.

- А наша воспиталка вас глупым назвала. Я ей рассказала, как вам помогаю лечить, как лекарства раскладываю, перевязочный материал готовлю. Думала, она похвалит. А она губки сморщила: только глупый человек может тебя, Лена, к лекарствам подпустить. А сама даже не знает, как бинтовать надо: к себе или от себя...

- Значит, не будешь больше мне помогать?

- Ну да! Сколько хотите! Только она ведь снова будет вас называть!

- А разве ты с ней согласна? По-твоему, я разве глупый?

- Не-е-ет!..

Ленка тянет не слишком уверенно. Я улыбаюсь.

- Ну и будь моей помощницей. Поняла?..

- Я-то поняла. А вот она...

Ленка замолкает озабоченно.

Ко мне привязался Женя, с которым мы ходили на прогулку, миниатюрный, словно игрушечный, мальчик из третьего класса. У него огромные, очень умные глаза, длинные пушистые ресницы. Мне кажется иногда, что за его хрупкой оболочкой скрывается многое повидавший и переживший человек.

Он приходит ко мне, прижимается плечом к моему плечу и стоит молча. А я пишу свою бесконечную писанину в медицинских картах и боюсь шелохнуться, чтобы не показалось ему, что я его оттолкнул. Иногда задаю какой-нибудь вопрос, и он отвечает немногословно. Когда появляются другие посетители, он тихонько отстраняется и садится на стул рядом со мной. О родителях я решил у него не спрашивать. Но вскоре почувствовал, что привязываюсь к Жене, жалею его, не могу понять, как от него можно было отказаться.

- Ты помнишь маму? - спросил его, готовый тут же сменить разговор.

- Не помню. Старший брат рассказывал. Нас у нее было двенадцать. Девять мальчиков и три девочки. Шесть мальчиков только до года дожили и померли - кормила плохо. Остальные в разных детдомах. За детей дают деньги - пособия. Вы знаете?..

Я киваю головой.

- Она нигде не работала. Жила на эти пособия. Для того и заводила нас, чтобы деньги получить...

Женя замолкает. И я тоже молчу: делаю вид, что занят своей работой. Но сам так напряжен, что от случайного скрипа вздрагиваю.

- Лешка, ты, оказывается, трус! - говорю я. Бледный Леша забился в угол кабинета. Ему надо сделать укол - у него тяжелая ангина. Но вот поди-ка вымани его из угла!

- Не люблю трусов! - говорю с презрением.

- Я не трус! - обижается он. - Я маму знаете как защищал!

- Как?

- Один сосед маму обзывал по-всякому. А я к нему, к соседу, через форточку забрался и разбил его телевизор.

- И сосед тебя не поймал?