Дом без воспоминаний

Джербер отдавал себе отчет, что его занятие чисто умозрительное, почти вовсе бесполезное, ведь он сам в глубине души не видел альтернативы тому, что Николин, несмотря на юный возраст, совершил нечто ужасное. Может быть, лучше не ломать голову, не искать воображаемых путей в обход реальности, это лишь жалкие уловки, не позволяющие принять тот факт, что миром правит слепая, немилосердная сила, поэтому даже дети могут запятнать себя невыразимыми преступлениями. Стало быть, не стоит упорствовать в поисках выбивающихся из контекста деталей, он всего лишь утонет в водовороте мыслей, но это вряд ли изменит положение вещей.

Но еще кое-что нарушало логическую цепочку.

Пуговица, вот-вот готовая оторваться, и то, что у меня были при себе иголка и нитка такого же голубого цвета, кажется мне сейчас совпадением, слишком…

Записывая это, он осознал, что последняя заметка уже не относится к оценке психического состояния ребенка, а он как консультант, приглашенный судом, должен избегать подобных умозаключений, даже если они напрямую касаются его самого. Он будто снова пытается найти истину, не совпадающую с официальной версией. Но ведь это задача следователей, не его.

Около трех часов утра женщина-карабинер наконец позвала его в кабинет, где он подписал протокол, в котором излагалось его мнение как эксперта. Когда речь зашла о том, чтобы подтвердить виновность ребенка, Пьетро Джербер на мгновение заколебался. Хотя по возрасту Николин не мог отвечать за убийство перед судом и ему нельзя было предъявить обвинения, заключение эксперта могло омрачить его будущее. Много раз, занимаясь делами несовершеннолетних, психолог сталкивался с аналогичной ситуацией: ответственность была огромной. Но никогда еще ему не было так тяжело поставить свою подпись внизу листа.

Закончив дела, он не испытал желания задержаться еще или снова встретиться с Бальди. Он полагал, что судья занята решением новых проблем, возникших при дальнейшем рассмотрении этого сложного случая. Через несколько часов предполагалась пресс-конференция, и Джербер прекрасно знал, во что это выльется.

Мир обретет нового флорентийского монстра, на этот раз в облике ребенка.

За первоначальной шумихой и замешательством последует более низменное чувство: любопытство. Начнется оголтелая охота за нездоровыми подробностями, и ужас рассеется, уступив место более обыденной литургии, состоящей из слухов и сплетен. На самом деле люди, прослышав о кровавом деянии, первым делом ищут страницу преступника в соцсетях. И только потом – страницы жертв. Будто показывающий абсолютную вменяемость профиль будущего монстра в «Фейсбуке» или «Инстаграме», уже таит в себе ростки злодейства или безумия.

Но зло не всегда можно объяснить.

И Джербер хотел, чтобы эти люди ощутили то же, что он сам испытал в игровой комнате, тот же ужас, то же смятение, какие психолог почувствовал, прежде чем Николин снова стал всего лишь ребенком. Будто бы два существа находились внутри его.

Безобидный двенадцатилетний мальчик и хладнокровный убийца.

Быстро спускаясь по мраморной лестнице, чтобы покинуть суд, психолог сжимал в кармане черный блокнот, в котором исписал только две страницы. Остальные так и останутся нетронутыми, а блокнот окажется в его архиве, под вечной охраной врачебной тайны, которая не позволит ни огласить его содержание, ни уничтожить его.

Улеститель детей с радостью выкинул бы его в первую же урну. Но так делать нельзя.

Едва он вышел на улицу, как порыв холодного ветра чуть не втолкнул его обратно в здание. Прежде чем двинуться дальше, Джербер запахнулся в плащ и встретил стихию лицом к лицу. На исторический центр надвигалось нечто ирреальное, воздух был буквально пропитан влагой.

Капли как будто сочились с небес, хотя дождя не было.

Вокруг по-прежнему ни души. Слышались только удары Львиного колокола на башне Арнольфо, которая возвышалась над палаццо Веккьо. Джербер подумал, что следует пойти поспать, ведь первая встреча назначена на девять утра, а ему нужно отдохнуть перед очередным сеансом, особенно после такой ночи.

Он направлялся домой, когда отчетливо услышал у себя за спиной шаги. Ему стало не по себе. Он пошел быстрее. Но неизвестный не отставал.

Это Джербера насторожило.

В другое время он не усмотрел бы здесь никакой связи. Но память, словно в насмешку, услужливо изобразила дверь кабинета в мансарде, которая открылась и закрылась сама собой, а также красную лампочку, оповещавшую о приходе пациента, которая зажглась, хотя в приемной никого не было. А потом он обнаружил иголку в яблоке.

Пьетро Джерберу была знакома сила самовнушения, он хорошо понимал, что дать волю воображению означает потерять контроль над поступками. Чтобы пресечь буйный полет фантазии, он остановился и резко обернулся.