Дом близнецов

Безучастный и вялый певец, оставив в покое пару черных шаров из агата, которые он отрешенно раскатывал по скатерти, нехотя встал, раскланялся, чуть оживая и колыхая тушей обжоры, прошел к роялю, где его уже поджидал пианист, вынырнувший из боковой двери. Они пошептались. Фарро положил пухлое тесто (ладонь) на рояль, призвал на помощь батистовый платок из кармана… Стало тихо.

В чаще леса, за стеной из стекла робко показался золотой рог Оберона — краешек луны. Прозвучали первые такты. Вдохновенный певец запел арию Ариоданта (меццо-сопрано) из оперы Генделя «Ариодант». Еще минуту назад несчастный принц в глубине темного леса стенал от измены любимой Гиневры, как вдруг увидел в чаще своего соперника, албанского герцога Полинессо (контр-тенор). Негодяй как раз собрался прикончить подругу Гиневры Далинду, которая, переодевшись, выдала себя за принцессу. Только тут Ариодант понимает, что был обманут коварным албанцем, что Гиневра чиста и невинна, что он снова может любить.

«О счастье, моя любовь…»

Певец начала с невероятного одновременного пения на два голоса. Казалось, что на шее Фарро замерли призраком Сирина сразу две головы и два певческих рта! Два голоса сплетались в вокальное волхвование, от которого у всех перехватило дух. Как такое чудо возможно? Или мы все околдованы сном в летнюю ночь? Или мы сами поем вместе с кумиром?

Невероятным голосом, полурыдая от счастья, сотрясаясь всем телом, вещий любовник луны пел о том, что свет побеждает тьму, что чистота остается нетронутой и что счастье в подлунном мире все же возможно. А вот и луна целиком выкатывается в просвет меж двух контуров ночи, озарить палладина потоком лунного молока. Певец превращается в белого лебедя, лебедь бежит по ночной воде, хлопая крыльями, чтобы обнять луну. Взлетает — все выше и выше… финал.

«О счастье, наша любовь воскресла из пепла…»

Аплодисменты, крики восторга. Близняшки в слезах.

Певец остывает, вязнет в юдоли, отходит от рояля, опускается исполинской жопой на хрустнувший стул и опять безучастно принимается катать свои черные яйца по скатерти. И Валентин опять был готов его разорвать за безразличие к тому потрясению, какое он только что вызвал.

Возвращаясь в номер, Валентин размышлял о новых угрозах. О словах Виктора фон Борриса: расправа ждет каждого, кто обманул хозяина. О странном поведении рыжего малого в рясе монаха. О всеведении пифии. О семейной тяге рода Драго к самоубийству и словам оракула о Лале. (Уехать немедленно, добраться до машины на автостоянке перед мотелем, достать мобильник из тайничка и позвонить в Питер: алло, Лала ты жива?)

Валентин с особой опаской поднялся на второй этаж, боясь, что приступ самоубийства повторится на роковой лестнице, но… но незримый капкан не захлопнул прозрачные зубы. Наш герой благополучно миновал точку ужаса и вышел в пустой коридор с ковровой дорожкой вдоль спящих дверей. Торопливо прошел к себе в номер. Быстро лег, собираясь уснуть.

Покачавшись над бездной, люлька Гипноса причалила к напольной лампе — куб уютного света на витой ножке. На этой летней лужайке посреди ночи Валентин, наконец-то, уснул, но только-только сон набрал всеми фибрами в легкие сна бал сновидений, как в дверь постучали.

Спящий проснулся, накинул халат самурая и, затягивая пояс, открыл высокую дверь. На пороге стоял рыжий монах-ирокез с голубыми глазами и горбатым носищем Данте.

— Не пугайтесь, ради Бога, не пугайтесь, — сказал монах словами Германна, — я пришел к вам не по своей воле.

— Говори, — сказал Валентин. — Только короче. Я уже засыпал.

— Я пришел к тебе не по своей воле, — повторил монах, переходя на «ты», — а по воле хозяина.

— Какого хозяина?

— Сеньора Клавиго.

— Что за чушь… он жив?

— Нет, он убит. Убит корнем мандрагоры. Ты же сам все видел. У садовников это называется — подавился корнем.

— Каких садовников?

— Слушай, ты меня все время перебиваешь. А у меня едва-едва полчаса, тут же все прочитывается, прослушивается, просматривается. Короче, слушай. Я не знаю, кто ты и что тут делаешь. Ты назвался Клавиго. Ты выдал себя за профессора, но меньше всего я собираюсь выводить тебя на чистую воду. Это дело его сиятельства, будь он проклят. Так вот, знай, мой покойный патрон — владелец единственной в мире книги «Сад исполнения желаний». Это средневековый трактат монаха-мистика Павы Тосканского, который достиг необычайных успехов в разведении мандрагоры. До него она росла только в лесах и не поддавалась искусственному уходу. Эту рукопись искали четыреста лет, но только Клавиго нашел трактат Павы в библиотеке Ватикана, где работал архивистом, и украл ее, прости Господи его прегрешение (монах перекрестил лоб), потому что сделать копию с этой чертовой книги нельзя, она почти что живая и часто меняет обличья.

— Как живая?