Дом боли

20.00-23.00. Под шумок товарищ Днищев. куда-то улизнул, да теперь, в разбушевавшемся покое, его возмутительная активность была уже и лишней, как подталкивание разогнавшегося паровоза. Все семьдесят тысяч пациентов, узнавших о своей нормальности, словно разом очумели и засновали по залу в поисках какого-нибудь приложения своему буйству. Каждый был настроен агрессивно и кого-нибудь искал, некоторые пытались вооружаться и тут же, на месте создавать военизированные, якобы оборонительные формирования. То и дело раздавался грохот поваленной мебели, рухнувшей колонны или обвалившегося потолочного перекрытия. Жертвы, вероятно, достигли уже сотен человек. Вдруг выяснилось, что все двери клиники надежно заперты снаружи, а ключи утеряны. Почему-то все призывают Грубера.

23.10. Грубер обнаружен под лестницей, без головы. Потемневшая голова со вздыбленными волосами и надписью шариковой авторучкой на лбу "мясник" аккуратно поставлена рядом. Власть как-то незаметно перешла к рыжеволосой, очень наглой девушке по имени Марфа, провозгласившей себя атаманшей всех карапетов. О ней известно, что в прошлом она была, кажется, беспутной женщиной. Самые циничные и грязные на язык клиенты из мужчин, что еще недавно разделяли с ней раскладушку, теперь вынуждены обращаться к ней не иначе как преклонив колено. Никому и в голову не придет даже шепотом позволить себе какую-нибудь сальность по отношению к ней. Кастрирован

Анастасий Трушкин.

23.20. Разрушения больничного здания становятся все заметнее.

Стены буквально шатаются, вызывая странное ощущение сухопутной качки. Очень страшно и хочется убежать.

23.35. На "атаманшу всех карапетов" обращают так же мало внимания, как на любого другого ненормала. Стало потише, но, пожалуй, еще безнадежнее. Те, что помоложе, еще ходят воинственными горстками с национальными флажками и дубьем, но они уже и сами не очень верят в свою воинственность. Некоторые молятся, тихонько плачут или безнадежно сидят в годами насиженных уголках. То и дело с потолка обрушивается какая-нибудь часть конструкции, принося увечья и жертвы. Никто уж не надеется на благополучный исход, ждут только, чтобы все поскорее чем-нибудь кончилось. Как ни странно, все запасаются продовольствием и теплыми вещами.

23.50. В сопровождении сплошного истошного вопля обвалилась значительная часть исполинского купола. Господи, неужели я все еще жив? Когда улегся невыносимый шум, мешающий не только слышать, но и видеть, с удивлением увидел в проеме вывалившегося сегмента дольку звенящего колодезной тишиной звездного неба. Оно показалось мне несколько надуманным, вычурным и декоративным по сравнению с естественной дикостью созданной мною обстановочки. Произошло самое ужасное, омерзительное и великолепное, что только можно было вообразить. Удары и голоса с улицы становились все явственнее и отчетливее, по мере того как притихали, как бы сжимались голоса испуганных карапетов. Вдруг обрушились, буквально стряслись три серийных удара такой неестественной, титанической мощи, что показалось – все строение тотчас рассыплется на мелкие части, и не знаю, что было более невероятно – сила ударов или прочность здания, оставшегося стоять в целом без значительных разрушений. После четвертого, относительно "слабого" удара часть стены обрушилась, и сквозь пролом величественно вплыло невиданное устройство, напоминающее нос космической ракеты "Земля – Марс" или, если угодно, фаллос стального великана. Вот она, вот она, моя безумная мечта!

Оборвалось электрическое питание, зал взлетел в воющую слепоту, словно всосался вакуумом ночи. Не сдерживая восторга и хохота, я выбрался из-под койки и, как подпаленная крыса, перескакивая через предметы и людей, опрометью бросился к заветной двери. Если бы я в суматохе потерял верное направление (страшно представить!) или выронил ключ, история оказалась бы буквально раздавленной на полуслове, но этого не произошло. У самой двери Днищев услышал вкрадчивый женский голос, который прозвучал неуместно-заманчиво среди сплошного вздыбленного визга и падения: "Евсей Давидович, товарищ Петр, я перебила всех свидетелей. Вениамин целовал мне руки и говорил, что согласен даже есть испражнения, только бы…"

Днищев оттолкнул Юлию растопыренной ладонью в очки, выскочил на улицу, запер за собою дверь и только теперь вздохнул с облегчением.

На улице стояла такая звонкая свежесть, что мятежнику самому не верилось в сотворенное, в то, что за стеной, за потайной дверцей, которую ничего не стоило отомкнуть, исходят остатками безобразия те, кому нет части среди достигнутого великолепия, эти несчастные, шумные, уродливые создания, которые только и могли что" (записи обрываются).