Дом боли

Алеше, медленно бредущему по мозаичному, местами проросшему травой, местами растрескавшемуся полу, казалось, что он уменьшился до размеров муравья и проник в человеческий дворец, чтобы исследовать его, насколько позволяет масштаб восприятия. Внутри этого великанского храма-дворца образовался как бы собственный климат и возникла как бы собственная природа. Мимо то пробегала, стуча когтями, вольная собака, то мелькала мгновенной тенью одичавшая кошка, то проносилась с пушистым перьевым фырканьем стая ветреных писклявых воробышков. То там, то сям виднелось чахлое деревце, возросшее среди плит, как сорная трава, среди руин кусты, когда-то посаженные с декоративной целью, образовывали целые непроходимые заросли, и Алеше показалось, что среди зарослей даже мелькнул извилистый шланг змеиного хвоста. То, что он теперь открывал, напоминало бы остров вымершей цивилизации, которые, говорят, можно встретить среди тропических джунглей, если бы не аккуратно застеленные койки, расставленные прямо среди одичавшей природы и одряхлевшей архитектуры.

Вдруг Алеше захотелось вернуться ко всем людям, туда, где он был бы соразмернее. Его охватила детская паника. "Куда меня опять занесло?" – сердито бормотал он. Белый парус самодельной ширмы совсем потерялся из вида, он попытался и не смог вспомнить направление первоначального пути, мысленно махнул рукой и отчаянно зашагал неким интуитивным курсом. Мимо проплыл шероховатый желтоватый каменный лев с улыбающимися губами и шаром под правой рукой, статуя архаичного, статичного воина без головы и женщины с нависшими грудями и животом, вероятно, копии с чего-то еще более древнего, чем весь остальной антураж. Затем он обогнул кирпичное, вполне современное и недостроенное хозяйственное строение и едва не наскочил на цель своего интуитивного поиска Юлию Голодову, скучающую у входа в свое отделение с неизменной сигаретой между пальцами.

– Я жду вас двенадцать минут, – сказала Юлия без улыбки.

Утром рассудок Юлии, как и следовало ожидать, одержал победу над вчерашним безрассудством. Зачем ей понадобился этот юнец? Отчасти она объяснила его вызов мстительной реакцией на собственную вину перед униженной подругой (где она, кстати, провела вечер?), отчасти же – химической выработкой, притоком и накоплением в организме токсинов, оказывающих на левое полушарие мозга опьяняющее торможение, типичное для вечера. Разумеется, ей ничего не стоило профессионально обосновать вчерашний вызов Теплина, формально она даже обязана была начать его нормализацию с подобного вызова, но ей самой незачем было обманываться: она поступила безрассудно, если не сказать, распутно.

"Не хватало мне еще взять его за руку и затащить в свой кабинет на ночь, благо там есть диван и внутренняя щеколда", – думала она, нервно посмеиваясь и без конца отщелкивая с кончика сигареты не успевший нагореть пепел. Этот мальчик в висящей одежде, попеременно представляющийся ей неряшливым и элегантным, наивным и хитрым, уязвлял ее абсурдным беспокойством. Она жалела о вчерашней слабости и надеялась, что Теплин не явится на вызов – о, какую процедуру вкатила бы она ему за это! и в то же время не могла заставить себя не ждать его и заняться чем-нибудь необходимым.

Юлии было двадцать семь лет – возраст, недостаточный для ее высокой должности, так что иногда впору было его преувеличить, но чрезмерный для статуса девицы, в котором она безнадежно пребывала. О нет, она не страдала стеснительностью! Ей было нетрудно наладить контакт с человеком любого пола, положения и возраста, если она видела в том необходимость. Не стеснялась она и своего физического состояния: ног, живота, зубов, груди, скорее представляющих предмет ее неотъемлемой, хотя и второстепенной гордости. И тем не менее все эти достоинства, включая редкую эрудицию и безукоризненные, несколько консервативные манеры, не вызывающие сомнения взятые отдельно, в сочетании производили неожиданный эффект. Юлию не любили.

Мужчины замечали ее в условиях самой безнадежной конкуренции: ого, а это кто? Но те из них, кто после этого пробовал пойти на сближение, как-то быстро скучнели, унывали и начинали поглядывать по сторонам. В конце концов, они уводили вульгарную грубиянку с толстыми ногами, или выцветшую нимфоманку, закосневшую между последней молодостью и первой старостью, или предпочитали скрыться.

Приемы ее более удачливых соперниц были не новы и не сложны, их ничего не стоило скопировать и повторить и в более эффектной форме.