Дом Черновых

Расплатившись с погонщиками ослов, компания поднялась на террасу и разместилась за столом. Спросили вина и устриц. Мужчины, аппетитно покрякивая, глотали устриц, запивая ароматным красным вином, но Наташа боялась даже таких безвредных созданий, как устрицы: она со страхом смотрела, как муж и брат глотали их живьем, и морщилась вместо них.

— Отчаянные! — сказала она, всплеснув руками.

Закажите мне что-нибудь, только не этих ужасных ракушек!

Внизу под балконом раздались звуки струн, и кто-то пел: «Ямпа! ямпа!»

Эта проклятая «ямпа», неумолкаемо звучащая в воздухе Неаполя, всюду преследовала туристов.

Музыка и пение гармонировали здесь с безоблачным небом, ярким солнцем и лазурными волнами.

— О, мио каро! о, каро мио! — запел вдруг невидимый певец, ударяя в поющие, вибрирующие струны. Это был истинный голос итальянца: жгучий, металлический, сильный тенор. В нем было столько палящего южного солнца, он словно обжигал каждым звуком, проникал в грудь, разливаясь по жилам.

Наташа облокотилась на перила и с любопытством взглянула вниз; закинув голову кверху, с мандолиной в руках, играл и пел уличный певец. Он был высокий, в широкополой шляпе, смуглый, с небольшими черными усами. Пел и улыбался. Из-под черных усов сверкали белые ровные зубы, а голос распускался и благоухал, как цветок, обращенный лепестками к солнцу.

Солнце закатывалось. Спускался весенний, странный, волшебный вечер на берегу Неаполитанского залива: голубой отблеск моря отражался в воздухе, и вечерний воздух казался густым голубым туманом. Фигуры людей, дома, камни, лодки и паруса над морем — все было голубое.

Вдали чуть виднелся Неаполь, освещенный вдоль берега двумя рядами брильянтовых огней, и сквозь голубую мглу было видно, как Везувий через каждую минуту показывал красный огненный язык темнеющему небу.

На самой вершине острова, словно ласточкино гнездо, прилепился крохотный беленький городок. Все в нем до смешного миниатюрно: узенькие, кривые улочки, которые можно обойти в десять минут, маленькая старая ратуша и вымощенная истертыми старыми плитами площадь не больше сцены Большого театра — все было как бы ненастоящее. От площади шла вниз отлогая тропинка, постепенно приводящая к берегу моря. Берег походил на застывшую ноздреватую морскую пену или на вычурное кружево, тонко вырезанное из камня, Этот как бы искусственно сделанный берег, с живописными скалами, арками, гротами и художественными очертаниями, казался одним сплошным изваянием. Лизали его ярко-голубые волны, прозрачные, блестящие, пронизанные теплым золотом солнечного света. Пряно и приторно становилось от кричащей яркости красок неба и моря, от роскошной вычурности и затейливости, театральной красивости всего окружающего.

Путешественники поселились в маленьком отельчике «Фаралион», стоявшем почти на вершине острова, при спуске вниз из городка. Хозяин отеля оказался немцем, а Наташа знала немецкий язык и в необходимых случаях объяснялась с ним за всех троих.

Они заняли наверху две комнаты с открытой верандой, откуда видны были весь остров и могучее море, голубым гигантским удавом свернувшееся вокруг.

По утрам художник работал на балконе: писал пейзаж, открывавшийся с высоты «Фаралиона».

На самом высоком месте острова, еще выше городка, над отвесным обрывом берега, видны были художественно-красивые развалины дворца императора Тиберия, когда-то жившего на Капри.

По вечерам, когда спадала жара, отправлялись гулять по острову, всякий раз в различном направлении, и наконец решили осмотреть вблизи живописные развалины.

Долго шли гуськом по каменистой тропинке, пока не подошли к ним близко. На высоте дул сильный теплый ветер. Приходилось придерживать шляпы рукой. На страшной, пустынной вершине, где ветер, должно быть, бушует вечно, печально стояли перед ними мрачные развалины, когда-то бывшие дворцом императора, увековечившего свое имя тем, что он был тираном и совершал преступления.

Ветер яростно выл и бился среди полуразрушенных, обвалившихся стен. В нескольких шагах над самым обрывом стояла католическая часовня с колоколом на столбе.

Валерьян подошел и дернул за веревку. Ветер на лету подхватил печальные медные звуки и унес их в море. Затем художник подошел к самому краю обрыва, отшатнулся назад и махнул рукой остальным, стоявшим в отдалении.

— Посмотрите, Наташа! — громко сказал он, крепко взяв ее под руку и заглушая вой ветра, свистевшего в ушах.

Под ногами их была бездна. Глубоко внизу синело море, так глубоко, что не доходил до слуха шум его, а морские волны казались мелкой рябью. Как мотыльки, летали внизу стаи белых птиц, а еще ниже белели паруса, и казались они меньше птичьих крыльев. Наташа побледнела и отшатнулась.

— Какой ужас! — прошептала она, — Пойдемте скорее назад! Тянет броситься в море!

— Больше не будем, — решил Валерьян. — Пойдемте, отдохнем на развалинах!

Сели на остатках фундамента за уцелевшей стеной, защищавшей от ветра.