Дом Черновых

Большое лицо с морщинами горечи около губ выражало силу, грубоватость и природное добродушие. Наташе нравилось это простонародное лицо человека, на ее глазах достигшего известности, но если бы она не знала, что он выстрадал свой успех необычайным упорством в труде, если бы не знала, что перед ней стоит на коленях известный художник, — она, может быть, и не нашла бы в его наружности ничего особенного.

Наташа чуть слышно дотронулась нежными пальчиками до его мягких, слегка вьющихся волос.

— А у вас было тогда ужасное, изможденное лицо, лихорадочные глаза. Мне было жаль вас.

— Да, я действительно в тот день был болен, лежал с температурой, но встал с постели и отправился на концерт, где встретил вас и вашу сестру… Я ожидал, что вы на нее похожи, но оказалось другое, необыкновенное. Я был потрясен. Ведь это она, моя фантазия, мой вечный бред: громадные глаза с непонятной глубокой печалью, лицо — как поэма.

Валерьян умолк и, в каком-то затруднении от полноты нахлынувших чувств, с горечью воскликнул:

— Я не умею говорить!

— Только художник мог сказать так, так чувствовать, найти такие слова, — возразила Наташа. — А я-то? молчу всегда.

Она улыбнулась.

— За вас говорит ваше лицо. Есть люди, которые говорят не словами… С вами так легко говорить, Наташа: вы все угадываете без слов, прежде чем успеваешь сказать. Не думайте, что я преувеличиваю, заблуждаюсь, фантазирую: я тоже угадал вас, почувствовал, отыскал. Мне кажется, что я всегда знал вас и всегда любил. Наташа, таких женщин, как вы, люди знают только по картинам и поэмам гениальных художников и поэтов, но я — я нашел вас в жизни!

Наташа, улыбаясь, упивалась этой страстной речью, но ответила шуткой:

— Боже, до чего я дожила! Я — царевна!

— Принцесса! — прервал Валерьян. — Принцесса, не знающая людей и жизни. Если вас одеть в лохмотья и рубище, то и тогда будет заметно, что это — принцесса…

— Из темного царства! — тихо добавила Наташа. Голос у нее был тихий, но грудной и глубокий.

Валерьян на минуту задумался.

— Я никогда прежде не слыхала того, что говорите вы, — продолжала она, опуская глаза и не смотря на него. — Здесь говорят только о деньгах. Никто никого не любит… Мы не знали материнских ласк. Нас учили никогда не смеяться, чинно сидеть, чинно ходить. Я привыкла считать себя дурнушкой. Мать не любила отца, не любила и нас. У нас как будто и не было матери… Отец зачерствел в своих делах и мало видел детей. Только тогда и бывал похож на человека, когда выпьет… А вы говорите о красоте, о любви… Здесь не знают этих слов!

Валерьян впился глазами в ее лицо: каждая его черта дышала затаенной печалью.

— Из темного царства! — повторял он в задумчивости. — Да, я начинаю понимать печаль ваших глаз. Наташа. Неужели это царство не отошло еще в прошлое? Ведь ваш отец такой умный, такой душевный человек, все дети получили образование, ваша семья — интеллигентная семья, в ней нет ничего общего с мрачным царством времен Островского. В чем же дело?

— Наше несчастье — папины миллионы, — с грустной улыбкой сказала Наташа. — Нас воспитали как принцесс, а от этого мы стали еще беспомощнее. Вот и ждем, чтобы кто-нибудь нас вытащил отсюда. Цель жизни для папы — это деньги. Но нам дали образование, вот мы все и не знаем, что же нам-то делать?

Наташа улыбалась, а верхняя губа вздрагивала, как у зверька, напуганного опасностью, или как у ребенка, который собирается заплакать.

— Нечего нам делать, несчастным!

— Да! — задумчиво начал Валерьян. — Деньги, как цель жизни, мстят за себя: кровь и слезы людей, превращенные в золото, со временем опять обращаются в слезы и кровь, становятся проклятием для тех, у кого их слишком много. Сердца каменеют, души мертвеют… Но вы здесь, — с прежним воодушевлением заговорил художник, — как одинокая березка, выросшая на бесплодной скале, высоко над морем: камень сушит ее корни, а безжалостное небо слишком ясно, нет облачка, которое пролилось бы на нее.

— Как вы красиво говорите!

— Ах, нет, Наташа, я не умею выразить словами того, что чувствую, и в особенности того, что предчувствую… Я должен бережно пересадить эту березку на другую почву. Это будет трудно для меня и болезненно для нее.

Валерьян взял невесту за руки и продолжал с искренним чувством:

— Я уведу вас, Наташа, и мы увидим другую жизнь, где люди живут и работают для счастья всех…

Наташа склонила голову к нему на плечо.

— Я бы хотела уехать отсюда далеко-далеко… Вы — мое солнце! — прошептала Наташа, пряча лицо на груди его.

Валерьян нежно обнял ее и, гладя ее густые темно- каштановые волосы, сказал тихо и страстно:

— Любовь — вот солнце!..

Из отдаленной комнаты послышались звуки рояля, и сильный женский голос запел;

Ни слова, о друг мой, ни вздоха!
Мы будем с тобой молчаливы, —
Ведь молча над камнем, над камнем могилы
Склоняются грустные ивы…

— Варвара запела! — сказала Наташа. — Пойдемте к ним, они давно в гостиной собрались.

— Это ее любимый замогильный романс, она его и прежде пела.