Дом Черновых

— Ну, значит, вам она на-руку?

Сила Гордеич вздохнул.

— Кабы умные да сильные люди наверху, обошлась бы Россия без революции. И работник ваш, Иван Царевич этот, на новые земли пошел бы тоже: вижу я, о полной свободе на своем клочке мечтает. Забрались в глушь такую, колонизаторы! Что он у вас делает-то?

— Все. И землю пашет, и в садоводстве смыслит. Работник отменный! Он не из корысти, а по идее какой- то мужицкой предан мне: думает, что я из тех, которые за народ стоят и новые порядки заведут.

Сила Гордеич усмехнулся.

— Вижу, вижу! Одного вы духа — и хозяин и работник. Ну, только смотрите, как бы к вам в самом деле полиция не пожаловала! Мой совет — ежели есть книжонки какие, припрячьте! У всех у вас сказки какие-то в головах. Художнику оно, может, так и надо, а ежели народ вместо правды в сказку верит, тут уж хорошего нечего ждать.

У крыльца стоял Иван и, прислонив козырьком ладонь к глазам, иронически смотрел на низ участка, к воротам.

Рано утром кто-то постучал в комнату Валерьяна.

— Валерьян Иваныч, вставайте! — послышался тихий шепот Ивана. — Гости пришли!

— Какие гости?

— Полиция!

Валерьян вскочил и выглянул в окно. Дом был окружен цепью солдат, вооруженных винтовками, а на парадное крыльцо взбирался пристав. Валерьян надел туфли, накинул халат и вышел в столовую.

Перед ним стоял солидный бородатый пристав. Он официально, слегка поклонился.

— Извините, что по долгу службы должен вас потревожить!

— В чем дело?

— Приказ от главноначальствуюшего города Ялты. Будьте добры расписаться!

Он вынул и положил на стол бумагу.

Валерьян прочел.

Это был приказ произвести обыск в доме художника Семова и объявление о выселении его из Крыма в трехдневный срок.

— Что за причина? — нахмурившись, спросил Валерьян.

— Не могу знать. Наше дело — служба. Разрешите сделать осмотр вашего дома.

— Пожалуйста, только у нас все еще спят. Присядьте немного, я разбужу жену и ее отца.

Пристав сел за стол.

— Почему вы так сильно вооружены и столько войска с вами?

— Так полагается. Случается, что вооруженное сопротивление оказывают.

— Да вы же знаете, что я художник и никакой политикой не занимаюсь.

— Знаю, но такой приказ… Так вы говорите, что а отец вашей супруги здесь?

— Да, вчера приехал погостить.

— А бывший депутат Пирогов, кажется, тоже в родстве с вами состоит?

— Да. Так неужели это и есть причина обыска и выселения меня из собственного дома?

— Очень может быть, — пробормотал пристав, раскладывая на столе бумаги. — Чем бы ни кончился обыск, но вы обязаны через три дня выехать отсюда. Распишитесь, пожалуйста!

Валерьян расписался и пошел будить Наташу. Но она уже встала. Наверху слышались шаги и старческий кашель Силы Гордеича.

Через несколько минут комната наполнилась людьми в военной форме, в шпорах, с тесаками и саблями у пояса. В доме началась возня. Загудел говор грубых голосов. Начался обыск. Валерьян и Наташа с расстроенными лицами следили, как разворачивали содержимое комода, письменного стола, сундуков и чемоданов. Пристав расположился в библиотеке и тщательно перелистывал каждую книгу. Сила Гордеич мрачно ходил из угла в угол, ни с кем не разговаривая.

Весело было только маленькому мальчику. Беспорядок в доме казался ему веселой шуткой.

— Папа, папа! — теребил мальчишка отца.

— Что тебе? — сурово спросил Валерьян.

Мальчик потянулся к уху отца и сказал потихоньку:

— Нельзя ли, чтобы эти люди к нам каждый день приходили?

— Зачем тебе?

— Они мне нравятся.

— Чем же они тебе понравились?

— А у них сабли! Скажи им, чтобы дали мне одну подержать!

Отец невольно улыбнулся.

— Сейчас нельзя. Ты видишь, как они заняты? Подожди, когда вырастешь, тогда ты сам возьмешь у них сабли.

Мальчик вздохнул и задумался.

— Ну-с, Валерьян Иваныч, как же теперь быть? — хмуро спросил Сила Гордеич, остановившись перед зятем, закинув руки за спину и смотря поверх очков.

— Придется мне уехать, а Наташа останется. Не навек же меня высылают? Поеду в Ялту к генералу, объяснюсь: ведь это же глупейшее недоразумение!

— Так-то оно так, но на здоровье Наташи это плохо отразится. По-моему, уезжайте уж оба или в Севастополь, или в Балаклаву. Что за напасть такая, в чем вас обвиняют?

— По-видимому, в родстве и дружбе с Пироговым.

Сила Гордеич плюнул и, кряхтя, полез наверх. На лестнице обернулся и зарычал:

— Черт бы побрал всю вашу политику и всю вашу затею! Ноги моей здесь больше не будет!

Сила Гордеич крепко хлопнул дверью.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

Странное, дивное солнце в Давосе: кругом лежат глубокие, бездонные снега, сухие, как бы искусственные сугробы рассыпаются под ногами, словно сахарный песок, деревья стоят в инее, как в серебре, высокие полозья саней вязнут в снежной дороге. Стоит глубокая альпийская зима, а солнце печет, как летом. Над балконами больших каменных домов опущены холщевые занавесы, по улице люди ходят одетыми по-летнему: мужчины — без верхнего платья, в соломенных шляпах, дамы — во всем белом, под зонтиками; лица у всех бронзовые от загара.