Дом чудес

 — Ну и вот, один Дом Чудес как раз рядом с нами  оказался, на Уэдлоуз-роуд, третья или четвертая улица,  как в зеленную лавку идти. Всего-то и надо, что у входа  позвонить и сказать свое желание в щелку для писем.  Я спрашиваю: «Ну и что, выполняют желания твои колдуны? » А она мне на это: «Какие колдуны!? Откуда ж им  в Доме Чудес взяться? Там одна только Мора живет!»  

— Господи спаси и помилуй! Слово-то какое жуткое!  И где она только его подцепила? — ужаснулась миссис  Фетли: Морами в народе называют призраки мертвых  или, еще того хуже, живых людей.  

— Так ей цыганка сказала. И знаешь, от всех этих  разговоров стало мне как-то не по себе, да и она, смотрю,  съежилась вся, притихла. Прижала я ее к груди и говорю:  «Я вижу, ты мне хотела помочь, умница моя. Но  что ж ты для себя ничего хорошего не попросила?» —  «Не положено, отвечает. В Доме Чудес можно только  от других беду отвести, на себя ее взять. У мамы тоже  бывает голова болит — я ее сколько раз выручала, если  она со мной по-хорошему. А сегодня, видите, я и вам  пригодилась. Ах, как я вас люблю, как люблю, миссис  Эшкрофт...» И давай ко мне лезть со своими нежностями.  А у меня на голове волосы чуть не дыбом стоят.  Спрашиваю у нее, а какая она из себя, эта Мора. «Не  знаю, говорит, не видела, только шаги слышала, когда  она к дверям подходит. Загадаешь ей желание и назад ». — «Значит, говорю, она дверь не открывает?» —  «Нет, она с той стороны стоит и подхихикивает. Тут и  надо сказать: «По моему хотенью, по твоему веленью,  перейди беда с кого люблю на меня». И чего просишь,  обязательно исполнится». Больше я ее расспросами не  донимала — жар у нее был, озноб сильный. Долго я с ней  возилась, жалела, ласкала. Потом пришло время лампы  зажигать. Зажгли, она еще полежала немного, и тут  вскорости ей полегчало, голова прошла — уж у нее ли,  у меня ли, не знаю. Слезла она на пол и давай с кошкой  играть.    

— Подумать только! — воскликнула миссис Фетли. —  А ты... Ты с ней туда ходила?  

— Нет, она меня звала, да я не пошла. Ребенок есть  ребенок. 

 — Ну, а потом что?  

— Потом я больше в кухне не оставалась, когда мне  плохо было, а в комнате отлеживалась. Но в память мне  этот случай крепко запал.  

— Еще бы! А больше ты у ней ничего не выведала?  

— Ничего. Она ведь только то и знала, что ей цыганка  сказала. Верила просто, что помогает... Этот разговор  у нас в мае был, а тут и лето подоспело: жарища,  ветер по мостовым конский навоз пересохший носит, не  ступить, вонь страшная... Нынче, слава богу, такого  не бывает. Промучилась я в Лондоне до осени, только  перед самой уборкой хмеля отпуск получила. Собралась  и опять сюда приехала, к Бесси в гости. Она все  удивлялась, что это я такая тощая и под глазами мешки.  

— А его видела? 

Миссис Эшкрофт кивнула:  

— На четвертый, нет, вру, на пятый день. Как раз  среда была. Я еще раньше от его мамаши узнала, что  он снова в Смолдине работает, — прямо на улице к ней  подошла, да и спросила. Правда, особо разговориться ей  Бесси не дала — ты ж ее знаешь, тарахтит без умолку, не  перебить. Так вот, а в ту среду пошла я погулять, и племяшка  за мной увязалась, за юбку держится. Только мы  гостиницу Чентера обогнули, вдруг спиной чувствую —  Гарри идет. А походка какая-то другая, не прежняя.  Сильно же, думаю, он переменился. Я шаг сбавила, слышу  — и он сбавляет. Остановилась я тогда, будто на ребенке  кофту поправить, чтоб ему меня обогнать пришлось.  Ну, поравнялся он со мной, куда деваться-то,  сказал только: «Добрый вечер», — и дальше побрел, еле  ноги переставляет.  

— Выпивши, что ли, был?  

— Да какое там! Жалкий весь, иссохший, одежда  мешком висит, шея и то мела белей. Уж не знаю, как  сдержалась, не окликнула, как вдогонку не бросилась, не  обняла. Застыла на месте, аж поперхнулась. Так до вечера  и помалкивала. Вернулась домой, мы с Бесси детей  уложили, поужинали, и тут я у ней спрашиваю: «Что это  у вас Гарри Моклер сам не свой?» А она мне рассказывает, что он в больнице два месяца пролежал — ногу лопатой  поранил, когда в Смолдине старый пруд расчищали.  Ну, а с грязью зараза попала, нога вздулась, а потом  и по всему телу порча пошла. Всего-то две недели, как  выписался и на работу вышел — в Смолдине возчиком.  Доктор прямо сказал: дольше первых морозов ему не  протянуть. А мамаша его всем рассказывает, что он уже  и есть перестал, и по ночам не спит. Пот с него ручьем  льет, даже когда лежит непокрытый и в комнате не жарко.  А по утрам харкает страшно. «Жалко парня, говорю.  Ну ничего, пойдет па уборку хмеля — может, полегчает».  А сама пододвинулась к свету, нитку послюнила и спокойненько  так ее в иглу и вдела — даже бровью не повела.  Зато ночью в бане заперлась (мне там стелили) и  вся, ну прямо вся изревелась. Ты-то знаешь, из меня слезу  выжать трудно — ведь при мне была, когда рожала  я.  

— Это верно, — согласилась миссис Фетли. — Да что  рожать? Боль одна, и все тут.