Дом для Одиссея

– Сама, что ль, водочку-то делала, ключница ты моя милая? – усмехнулась, глядя на нее снизу вверх, Лиза.

– Почему сама? – наивно удивилась Татьяна. – Ты чего, совсем умом тронулась с горя? Кто ж сейчас сам водку-то делает? Да и не умею я.

– Да ладно. Какие твои годы – научишься еще.

– Зачем? – та снова вытаращилась на хозяйку удивленно. – Чего это я всяким глупостям учиться буду?

– Да тьфу на тебя! – уже досадуя несколько на непонятливость собеседницы, грустно рассмеялась Лиза. – Шучу я так с тобой, господи…

– А-а-а… Ну, давай тогда, шути. Я на это согласная. Уж всяко лучше, чем горевать да слезы лить попусту.

Татьяна шустро спустилась по лестнице, погремела-пошуршала в своем хозяйстве и снова поднялась к Лизе, торжественно неся в руках поднос с маленьким запотевшим графинчиком в окружении тарелочек со всякой аппетитно пахнущей снедью на закуску. Расставив все это хозяйство на столе, вдруг хлопнула себя по лбу и снова ринулась вниз, застучала дробно пятками по лестничным ступенькам. А вернувшись, выложила перед Лизой сорванный со стены календарь и толстый красный косметический карандаш – тот самый, похоже, два года назад ей Лизой подаренный.

– Денечки прошедшие без твоего черта длинноволосого будешь зачеркивать. Вот как отчеркнешь сорок денечков – так и забудешь…

– А почему сорок? Ты что, он ведь живой еще!

– Да и на здоровье, что живой. Я что, против, что ли? Мы ж его не на тот свет спроваживаем, мы ж его только из дома твоего провожаем. А сорок дней, я думаю, и для живой души тоже срок хороший. Чтоб дом покинула, переселилась в новый, где хозяин живет, обжилась там по-новому. Никогда уходящий, Лизавета, душу свою сразу из того места, где долго прожил, не забирает. Она еще там живет, мучает оставшихся. Так что давай выпьем за то, чтоб тебе побыстрее от ее гнета освободиться.

– А если я не хочу освобождаться? Или не могу? Может, мне без души этой и жизни нет?

– Так и не будет, если цепляться за нее, глупая. А ты скрепись, Лизавета! Сначала скрепись, а через сорок дней встряхнись, и все.

– Хм… Странная у тебя концепция выхода из кризиса.

– Да сама ты цепция! Нечего меня своими мудреными словами пугать! Делай лучше, что говорю! Давай, выпей за день свой первый да и зачеркни его в календаре пожирнее!

Лиза покорно исполнила требуемые от нее действия и устало откинулась на спинку дивана. От выпитой водки в голове слегка зашумело, но на душе легче не стало. Наоборот, подумалось вдруг с тоской – еще вчера в этой комнате жил ее Лёня. Еще вчера она была счастлива…

– Тань, а ты дома была, когда он уходил?

– Конечно. Где ж мне еще быть? Я аккурат пирог с капустой из духовки вынула, оглянулась – а он в дверях кухни стоит. Одетый уже, с сумкой в руке. Поклонился так мне вежливо да низко, улыбнулся по-доброму. Прощай, говорит, Татьяна, спасибо тебе за все. Я, говорит, для Лизы на столе письмо оставил. Я и рта в ответ не успела открыть, а он уж и дверью хлопнул.

– А перед этим? Дома ночевал?

– Конечно. Всю ночь на своей пианине музыку наяривал, никак мне спать не давал.

– На рояле, Татьяна…

– Ну да. На этой своей бандуре, в общем. Полкомнаты занимает, зараза огроменная! Куда мы теперь ее денем-то? Ее за просто так теперь и не вытащишь!

– Да пусть стоит…

– Ты, Лизавета, если в следующий раз вздумаешь опять за какого музыканта замуж пойти, то ищи такого, чтоб инструмент у него помельче был. Дудочка там какая-нибудь или гармошечка, к примеру.

– Хорошо, Тань. Я учту. Найду и с дудочкой, и с гармошечкой. Ты спать сегодня пойдешь или нет? Дай мне одной побыть, болтунья старая! Устала я от глупостей твоих. Иди уже, а?

– Ладно, что ж, – горестно вздохнула Татьяна, собирая обратно на поднос свои тарелочки вместе с графинчиком. – Пойду, раз просишь.

– Ну, вот и иди уже.

– Да иду, иду!

Она, ворча что-то под нос, спустилась осторожно с лестницы, опять выразительно погремела-пошуршала чем-то и успокоилась наконец. Спать легла, наверное. И сразу тяжелая, маетная тишина обступила Лизу со всех сторон, зазвенела нудно в ушах, придавила тяжким камнем голову и грудь. Господи, как больно-то. Она и не знала, что так может быть. Даже давние девичьи московские страдания показались ей сейчас сущей клоунадой, а ведь думала, что прошла в молодости через настоящий огонь этих страданий, что он выжег тогда всю душу, испепелил дочиста. Черта с два…

Тихо встала с кресла, подошла к темному окну. Лёня, Лёня… За что ж ты так? Разве виновата она в том, что сильная? Ну да, ни в какой мужской материальной подмоге и в самом деле не нуждается, как какая-то там Алина. И ни в каком сильном плече или в широкой спине, как каменной стене, или чего там еще себе нафантазировали слабые эти женщины. Неужели за это казнить ее надо? И не сообразил даже, что, может, Алина эта самая как раз намного легче без него обойдется, чем она, Лиза.