Дом дневной, дом ночной

В свои тридцать лет Кристя жила с родителями в деревне под Новой Рудой. Их дом, исполненный надежд, стоял на обочине скрученного в серпантин местного разбитого шоссе. Он будто бы ожидал, что само расположение определит его место в истории: он примет участие в переброске войск, в приключениях охотников за сокровищами, в погоне пограничников за контрабандистами, приносящими спирт из Чехии. Однако ни шоссе, ни дому не везло. Ничего не происходило. Лишь лес, стоящий за домом, редел, как брови у Кристи. Ее отец регулярно срубал молодые березки на дышла и шесты, елочки — к Рождеству, тропинки терялись в высокой траве точно так же, как линия ее губ, тускнели покрашенные в синий цвет стены их дома. Как глаза Кристи.

Дома Кристю уважали, ведь она зарабатывала деньги, снабжала семью, привозила покупки в сшитых матерью сумках. У нее была своя комната в мансарде с диван-кроватью и шифоньером, но только в банке она по-настоящему ощущала себя кем-то. Там у нее был кабинет, отделенный от общего зала для клиентов фанерной перегородкой, тонкой, как картон. Поэтому, сидя за своим столом, она слышала банковский шум — скрип двери, шарканье тяжелых мужицких сапогов по дощатому полу, шушуканье вечно сплетничающих женских голосов и щелканье костяшек на двух оставшихся счётах, которые начальство не успело еще поменять на более современные тарахтящие счетные машинки с ручкой.

Около десяти по непреложной ежедневной традиции пили кофе. Позвякивали алюминиевые ложки, донышки стаканов мелодично постукивали о блюдца — этакие канцелярские колокольчики. Молотый, бесценный кофе, приносимый из дома в стеклянных баночках из-под джема, поровну раскладывался по стаканам, кипяток образовывал на поверхности густую коричневую пену, задерживающую на миг водопад сахарного песка. Аромат кофе заполнял до потолка Кооперативный банк в Новой Руде, а мужики, которые как раз подошли занять очередь, проклинали себя, что попали именно в это святое, отведенное для кофе, время.

И вот тут Кристя вспоминала свой сон.

Как же мучительно быть любимой ни за что, иначе говоря, за то, что ты просто такая, какая есть. Сколько тревог несет такая любовь. Как же от неуверенности путаются мысли и сердце пухнет от учащенных ударов. Каким отдаленным и неосязаемым становится мир. Кристя внезапно почувствовала себя одинокой.

После пасхальных праздников в банк пришло сообщение о краткосрочных курсах в Ченстохове для банковских служащих. Она восприняла это как знак свыше и поехала. Складывая вещи в сумку из кожзаменителя, Кристя подумала о Боге. Что независимо от того, что о нем говорят, он является в самый нужный момент.

Ее везли заспанные поезда, набитые помятыми людьми. В купе не было свободных мест, поэтому она, прильнув к грязному стеклу, стоя подремывала в коридоре. Когда ночью кто-то вышел, ей наконец удалось сесть. Зажатая между разгоряченными от удушливой жары телами, Кристя уснула и погрузилась в тяжелый сон, черный, маслянистый, без картинок и без каких-либо мыслей. И лишь проснувшись, поняла, что отправилась в путешествие; до сих пор это было не более чем перемещение в пространстве, обычная, бездуманная смена мест. Только сон подводит черту старому и открывает новое — умирает один человек и просыпается другой. Это ничем не примечательное, черное пространство, перемежающее дни, и есть настоящее путешествие. К счастью, все поезда из Новой Руды в далекий мир едут ночью. Кристя подумала, что после этой поездки ничто уже не будет таким, как прежде.

Под утро она оказалась в Ченстохове. Было еще слишком рано, чтобы куда-либо идти, поэтому в привокзальном кафе она заказала чай и, обхватив стакан ладонями, грела руки. За соседними столиками сидели старушки, укутанные в клетчатые платки, прокуренные мужики, пришибленные жизнью мужья, папаши с лицами, потрепанными, как видавшие виды кошельки, разрумянившиеся ото сна дети, из полуоткрытых губок которых вылезал тонкий лоскуток слюны.

Ожидание рассвета вылилось в два чая с лимоном и один кофе. Кристя разыскала улицу Сенкевича и шла по ней вверх, по самой середине, потому что машины еще не проснулись. Она поглядывала на окна и видела густо присборенные занавески и фикусы, прижавшиеся к стеклам. В некоторых окнах еще горел свет, но он был уже бледным, ненужным. В этом свете люди поспешно одевались, ели, женщины досушивали над газом чулки или завертывали бутерброды в школу, застланные кровати хранили до следующей ночи тепло тел, несло подгоревшим молоком, шнурки возвращались в надежные дырочки ботинок, радио передавало новости, которых никто не слушал. Потом она наткнулась на первую очередь за хлебом. Все в очереди молчали.

Сенкевича, 54 — большое серое каменное здание с рыбным магазином на первом этаже и двором-колодцем. Кристя остановилась напротив дома и стала медленно разглядывать окна. Боже мой, они были самые обыкновенные.

Она простояла там с полчаса, пока не перестала ощущать холод.